– Не знаю, – раздраженно ответила Блоссом. – Мне надоело. Если я кому нужна, я в ванной.
Джош поднял глаза и проводил тетку взглядом. Половина первого. Его жизнь была спонтанной и беспорядочной; иной раз он не мог предсказать, где будет ночевать через неделю. Но привычка знакомых ему взрослых принимать ванну в одно и то же время, перед завтраком, во всяком случае утром, перед тем как одеться, оставалась неизменной. Из кладовой вернулся Треско и с завистью воззрился на оранжевый след, оставленный на пустом блюдце перед Джошем, – от тоста с фасолью, который тот приготовил себе сам. Джош сделал вид, что отвернулся.
– Мамочка принимает ванну, понятно, – сказал Треско наконец.
Мамочка это услышала. Она поднималась; на лицо ей падали блики от синего, алого и пурпурного стекла лестничного окошка. В больницу можно было съездить и позже, а теперь Блоссом чувствовала, что заслужила немного заботы и уединения. «Мамочка принимает ванну», – услышала она слова Треско с кухни; забавно – у нее есть давняя, узнаваемая привычка. «Причуда», – поправила она себя и тут же прогнала это слово. Люди, подобные ей, не имеют причуд: это выспренное слово из среднего класса – среды, откуда она родом. Иногда Блоссом принимала ванну среди дня – она чувствовала, что это необходимо: нужно одиночество, закрытая дверь, нужно побыть со своими мыслями и горячей водой.
Она привезла с собой вербеновое мыло и огуречный шампунь и пожалела, что не прихватила приличных полотенец. Здешние были потертыми и грубыми – белые полотенца, которыми Хилари и Селия пользовались уже лет двадцать. Но Блоссом всегда считала, что сама ванная комната прекрасна; непривычной из-за башенки наверху формы; ванна стояла в круглой нише под длинным окном матового стекла. Здесь царила приятнейшая жара: утром сюда попадало солнце, а полотенцесушитель с подогревом – новомодная слабость Селии – работал целыми днями. Блоссом заперлась; поспешно стянула с себя бледно-голубое платье, белые сандалии, трусики и бюстгальтер. Голая, она открыла горячую воду и заткнула слив; она стояла перед зеркалом и смотрела на себя. Журчала вода, вибрировал старый паровой котел. Она была одна и в безопасности.
«Четверо детей», – проговорила она про себя, одними губами. На шее висела дорогая цепочка с кулоном, купленная ей Стивеном, когда она родила ему первенца; «Треско», – думала она в своей самодовольной наготе. Тот, что был сейчас внизу; буква «Т» в ложбинке между грудей, с крошечными бриллиантами на кончиках. А потом еще трое, каждый – такая же цепочка, такой же кулон, еще три буквы «Т», если они спросят. Ей это нравилось. Комната начала заполняться паром, зеркало – запотевать. Длинное, от пола до потолка. Ее отец всегда считал, что нужно знать, как выглядит твое тело, и небольшие квадратные зеркальца в иных ванных комнатах вызывали у нее жалостливое недоумение. Вот она вытерла плечом запотевшее стекло и отступила на шаг.