Суходольский, более прочих близкий к нему, выслуживший уже эмеритуру и, по отмене преподавания естественных наук в гимназиях оставшийся за штатом, еще до возвращения Вирлы в Витебск впал в ипохондрию, чуждался и боялся всех, грустил, тосковал и сделался каким-то эксцентричным неряхою. Чрез несколько дней после смерти Вирлы он шел по улице и упал в страшнейших судорогах падучей болезни. Его снесли в городскую больницу, и там он прожил еще суток двое или трое.
При описи имущества Вирлы найден был в его квартире в изящной рамке под стеклом нарисованный им портер Августы Кольбе, виденный мной потом у жандармского полковника Певцова или Слепцова (хорошо не помню). У Суходольского же кроме носильного платья и грязного белья ни нашлось даже ни одной копейки.
Что это были за люди? Одно только известное мне обстоятельство может дать хотя не совсем полное, но довольно верное объяснение по этому вопросу.
Когда мы с Вирло квартировали вместе, я однажды показал ему свою шкатулку с секретом, состоящим из двух ящичков, очень искусно скрытых, и о существовании которых нельзя было и подозревать. Он любовался ею и хотел обзавестись такою же. Но как не находил мастера, которому можно было доверить такую работу, то дело оставалось без дальнейших последствий и было забыто. Как вдруг Вирло вошел в мою комнату.
– А что, секретные ящички ваши ничем не заняты? – спросил он.
– Заняты разными мелочами, только совсем уж не секретными, – отвечал я.
– Не могли бы вы сделать мне одолжение, припрятать в них тоже какую-нибудь мелочь на несколько дней?
Я согласился. Вирло вручил мне небольшой сверток бумаги с чем-то твердым внутри. Я при нем же вложил его в один из ящичков и запер шкатулку.
– Да! Еще одно! Я запру на замок дверь, соединяющую наши комнаты, и ключ возьму с собою. Ночевать дома не буду, – прибавил он, уходя.
Утром на другой день я слышал за дверью шорох и какой-то тихий говор, но полагая, что там мальчик убирает комнату, не обратил на это ни малейшего внимания.
– У нас сегодня были гости, – сказала мне служанка, внесшая кипящий самовар, приготовляя чайный прибор.
– Кто? – спросил я.
– Да жандармский офицер, полицмейстер и еще какой-то толстяк во фраке, с жандармами и десятскими. Привели с собою Петрушу (мальчика, у которого был особый ключ от дверей из коридора), пошарили на столе и этажерке, покопались в кровати и под кроватью, перетрясли и в книгах, и в бумагах, оставили Петрушу убирать комнату и ушли.
– Унесли же что-нибудь с собою?
– А Бог их знает. Кажется, ничего. Покачали головами, посмотрели на стены и на потолок. А толстый жандарм махнул только рукою и, смеясь, «хватай ветер на вилы» сказал полицмейстеру.