В конце концов, Литвиненко полностью сосредоточился на исследовательской работе, но увольняться официально из разведки не стал, сам не понимая, почему. В итоге он уже самостоятельно мог выбирать экспедиции, в которых желал бы участвовать, и неизменно его работы получали самые лучшие отклики. После развода он, к всеобщему изумлению, снарядил экспедицию и отправился сюда, на Тихий Омут. И здесь его, похоже, ожидает грандиозный провал. За полтора года работы ни одного серьезного открытия, о молодом ученом уже начали забывать не то что на Трое, но и вообще в Центре Империи – на мало-мальски играющих важную политическую и экономическую роль планетах. Во всяком случае, даже местный наместник, этот взяточник и пропойца, Олаф Крюгер вот уже четыре месяца даже не справлялся о его делах. На первых порах он чуть ли не подошвы лизал, до того демонстрировал свое раболепие перед прибывшим с самой Трои ученым.
А он-то, дурак, думал, что здесь просто одни недотепы собрались, вот прискачет на белом коне великий и прекрасный академик, капитан Внешней разведывательной службы (чего никто не должен был знать) Литвиненко и решит все проблемы, произведя очередной фурор. Не тут-то было! На Тихом Лмуте все вроде было понятно, но одновременно ничегошеньки не ясно. Ни прорывов тебе, ни комфорта элементарного, в конце концов! Тут бы живым остаться, а то уже поджаривает совсем неслабо, и обстановка накаляется непрерывно (каков афоризм!).
На этой мысли Михаил очнулся и попытался встать. Это оказалось делом непростым. Ноги, оказывается, затекли, и слушаться категорически отказывались, молодой человек едва не упал. Вокруг по-прежнему стояла удушливая жара, роились надоедливые насекомые, норовя залезть куда только возможно и неимоверно чесалось все тело. Жутко хотелось пить.
Словно угадав его желание, перед лицом нарисовалась открытая банка пива. Литвиненко жадно присосался к отверстию и сделал несколько крупных глотков. Напиток был, чуть ли не горячим, но академику его вкус показался просто восхитительным. Он допил банку, и в руке сразу оказалась следующая. Только после очередной порции глотков Михаилу удалось полностью разлепить глаза, которые, как оказалось, были еще и слегка залеплены какой-то паутиной, нанесенной, по всей видимости, ненавистной мошкарой.
– Проснулись, господин академик? – голос Сапрыкина не выражал недовольства.
– Ох, я и правда, кажется, задремал, – смутился Литвиненко. – Долго я спал?
– Не больше часа, можете не беспокоиться. Меня и самого сморило, да и Уилсон вон пытается взбодриться своей отравой.