Встретила нас дородная женщина. Вначале, увидев возле своего дома легковую машину, удивилась. Надежда ей сказала: «Ось братика привезла, девятнадцать лет не виделись».
Небольшая хатенка была пропитана сложными запахами уюта и сытости. Я различал солоноватую терпкость капусты, горчинку увязанного в плети лука, степную теплоту зерна в мешках. Было во всем этом что-то волнующее, родное, памятное с детства. Оно навевало щемящую тоску по ушедшему, милому, с чем расстаются на пороге родительского дома, уходя в большую жизнь.
— Накормишь? — спросил я Надежду, присаживаясь на широкую деревянную лавочку, стоявшую под узеньким окошком. — А то с утра во рту ни маковой росинки.
На столе появились помидоры и тушеная картошка с утятиной.
Надежду будто подменили. Очень скромная, на слова скупая, движения сдержанные, словно ей не хватало места в тесноватой хатенке, и она боялась зацепиться за стол, споткнуться о лавку, сдернуть с кровати тюлевую накидку.
Когда поужинали, Надежда довольно бесцеремонно сказала своей дородной родственнице:
— Со стола я приберу сама, а ты, тетя Даша, погуляй. Нам с братцем надо поговорить.
Мы остались одни. Надежда в отсутствии тети Даши вновь преобразилась. Движения стали по-кошачьи упругими и вместе с тем мягкими. Голос обрел звонкость, в нем зазвучала лёгкая ирония. Эта перемена натолкнула меня на мысль, что тетя Даша — родственница по мужу, И спросил об этом Надежду. Она усмехнулась.
— Угадал.
Вытерла стол, присела на лавочку.
— Вначале, когда обмолвился про еду, я, грешным делом, подумала, что ты просто причину для разговора ищешь. Привезли-то тебя поглазеть на мою знаменитую торбу. Тут до капитана Копейки ею еще один интересовался.
Мне осталось только удивиться:
— Все так и есть.
Она достала из-под широкой деревянной кровати пустой вещмешок, протянула мне:
— Дался он вам всем.
Я стал рассматривать. Из добротного полотна. Сшит на диво крепко, видимо, сапожной машинкой: стежки крупные, нитка толстая, суровая, шов двойной — раз прошили, завернули и вновь прошили, этими же нитками притачали лямки, сделанные из стропы парашюта.
— Веревочка на диво, — похвалил я. — Говоришь, по случаю приобрела?
— На вокзальной толкучке за кусок хлеба.
Я прикинул вещмешок на руке.
— Добротная вещь. Холст — хоть паруса шей.
— Старалась… Не знала, куда судьба занесет. Может, на край света.
— Покупные-то лямки притачала теми же нитками, которыми шила мешок, — говорю ей.
Она достала клубок точно таких же ниток, положила на стол передо мною.
Я попробовал нитку. Крепкая, скорее пальцы порежешь, чем порвешь ее.