— Дайте мне, пожалуйста, карандаш, — сказал Льюис.
Хардвик перестал катать его между ладонями и протянул Льюису.
— Лист бумаги? — спросил он.
— Да, если можно.
Льюис склонился над столом, и карандаш быстро забегал по бумаге.
— Вот, — произнес он, передавая лист Хардвику.
— Это какая-то бессмыслица, — сказал тот, сдвинув брови. — Кроме вот этого символа внизу.
— Восьмерка, лежащая на боку. Я знаю. Символ бесконечности.
— А все остальное?..
— Не имею понятия, — ответил Льюис. — Так начертано на надгробье. Я просто скопировал.
— И теперь знаете на память?
— Ничего удивительного, если учесть, сколько времени я провел, пытаясь понять, что это такое.
— Никогда в жизни не видел ничего подобного, — сказал Хардвик. — Впрочем, я не специалист и в таких вещах ничего не смыслю.
— Пусть вас это не смущает. Об этих символах никто не имеет ни малейшего понятия. Тут нет никакого сходства, даже отдаленного, с каким-то языком или с известными нам письменами. Я консультировался со специалистами. Опросил с десяток ученых. Говорил им, что обнаружил эту надпись на скале, и, думаю, большинство из них решили, что я чокнутый фанатик. Вроде тех людей, которые постоянно пытаются доказать, что в доколумбову эпоху в Америке были поселения римлян, финикийцев, ирландцев или еще что-нибудь в таком же духе.
Хардвик положил лист на стол.
— Я понимаю, что вы имели в виду, когда сказали, что сейчас у вас вопросов стало больше, чем вначале. Тут и молодой человек, которому больше ста лет, и гладкий, скользкий дом, и третье надгробие с непостижимой надписью. Вы ни разу не говорили с Уоллисом?
— С ним никто не говорил. Кроме почтальона. Когда Уоллис выходит на свою ежедневную прогулку, он берет с собой ружье.
— И что, люди боятся заговаривать с ним?
— Вы имеете в виду, из-за ружья?
— Да, пожалуй. Почему он всегда при оружии?
Льюис покачал головой:
— Не знаю. Я пытался найти этому какое-то объяснение, понять, почему он всегда берет с собой ружье. Насколько мне известно, он не сделал из него ни одного выстрела. Однако я не думаю, что местные жители не вступают с ним в разговоры, потому что он вооружен. Уоллис для них — анахронизм, нечто из прошлого века. Я уверен, его никто не боится. Он слишком долго жил там. Слишком привычен. Он просто часть этих мест — такой же привычный, как деревья или скалы. Но при этом особого расположения к нему тоже никто не испытывает. Подозреваю, что, встретившись с ним лицом к лицу, большинство местных жителей будут чувствовать себя не очень уютно. Он не такой, как все, — нечто большее и одновременно нечто меньшее. Как человек, утративший свое человеческое естество. Я думаю, втайне многие соседи даже слегка стыдятся его, потому что он каким-то образом, может быть невольно, обошел стороной старость — одно из наших наказаний, но в то же время и одно из неотъемлемых прав человека. Может быть, этот затаенный стыд в какой-то степени объясняет и их нежелание рассказывать об Уоллисе.