Если дождь начинается, то кажется, он будет идти вечно. Эту простую как мир истину я понял на войне. Дождь начинался для нас и лил, лил и лил, мало кто в траншеях видел, как небо очищается от туч. И я стал одним из этих счастливчиком. Если нас, конечно, можно так называть. Потому что дождь продолжал идти, потому что никому из нас по-настоящему не удалось пережить дождь. И войну. Она осталась с нами — в наших телах, вместе с засевшими в плоти и костях пулями и осколками, в наших душах — с вечным дождём и грязью на дне.
Война запятнала наши души, изуродовав их куда сильнее, чем тела. Ослеплённые газами, лишившиеся конечностей, отмеченные десятками шрамов, куда страшнее мы были внутри. И дело не только в колдовстве, которое уродовало нас, убивало вернее и неощутимее ядовитых алхимических газов. Дело в самой войне, которая шла для нас вечно, как и дождь.
Я сидел в конторе и смотрел, как тугие струи если не ливня, то уж точно очень сильного дождя сменяются обыкновенной моросью. Самой неприятной в окопах. Она оседает на форме и кирасе, на стволе и штыке винтовки, на рукояти меча, заставляя самый лучший металл медленно, но верно ржаветь. И вместе с ним ржавели и приходили в негодность наши тела и души. Я снова слышал войну в шелесте капель — голоса, смеющиеся в блиндажах, смеющиеся вовсе не весело, потому что смех часто переходит в рык или вой. Это голоса безумцев, за которыми ещё не пришли санитарные машины, чтобы отвезти их в тыл, в переполненные лечебницы. Слышал я шорох сотен крысиных лапок, писк сотен наглых красноглазых тварей, кому дай волю — они всех сожрут и не подавятся, и никакие хитрые алхимические яды не помогают против них надолго. На людей, эльфов, гномов, полуросликов, даже орков с гоблинами — на что уж живучие — и даже авиан, — на всех нашлась своя отрава, от которой приходилось годами искать противоядие. Крысы же жрали всё подряд, дохли, но после снова появлялись в траншеях, словно бы из самой преисподней, и уже совершенно невосприимчивые к тому, чем их травили в прошлый раз. Алхимикам приходилось срочно выдумывать нечто новое и ещё более убойное.
Дождь вскоре почти прекратился совсем. В воздухе висела мелкая взвесь, словно тысячи и тысячи капелек, не желающих по прихоти сильного и умелого водного заклинателя опускаться на землю и уходить в неё, превращая грунт в грязь, а дно траншеи в настоящее болото.
Люди снова начали выходить на улицы, и глядеть из окна стало веселее. Я покачивался на стуле, забросив ноги на рабочий стол, и прикидывал, как долго продержатся задние ножки. Этот стул был прочнее предыдущего, но не факт, что протянет дольше него — ведь дела мои шли совсем уж тухло. Хотя если всё будет продолжаться в том же духе, «Континенталь» просто лишит меня лицензии и перестанет платить за контору. Конечно, в детективном агентстве ещё остались те, кто помнит мой кровавый триумф в городке под названием Отравилль, однако долго терпеть такого неудачника, каким я стал сейчас, в лучшем агентстве нашего урба точно не станут. Придётся выметаться и наконец начать хоть что-то делать, а не просто просиживать задницу и проживать весьма скудную военную пенсию, которой и сейчас-то хватало далеко не на все мои более чем скромные нужды. Но вместо того, чтобы поднять зад прямо сейчас и самому заняться поиском клиентов, я просто качался на стуле и глазел в окно. Делать ничего не хотелось, потому что с самого утра зарядил дождь, снова пробудив в памяти войну.
