Если бы так, если бы так – конечно, он возвращался и бил снова, и Алярин получила от него ещё шрамы, и за каждый он заплатил Мамке, потому что шлюхе нужен товарный вид. Один раз Алярин держала в руках пистолет, тяжёлый, его было трудно удерживать так, чтобы целиться, и она даже выстрелила в бутылку, но промахнулась, и Пабло, который дал ей поиграть с оружием, рассмеялся.
Ну ты чё, опять вякнула баба. Алярин снова задела её рукой – теперь целясь из невидимого пистолета. Ничё, сказала Алярин и поднялась. Места было немного – посередине мужики тянули, по бокам был груз – с одной стороны ящики, с другой – тюки и бабы. Правящий сидел на корме, смотрел, чтобы не скосило. Спереди оставалось чуть места, чтобы стоять, но никто не рисковал – тряхнёт, свалишься, и засосёт под киль, пиши пропало, там же тварь. Все знают о твари – шесть лап, огромный хвост да пасть. Выскочит, и всё на этом. Она, правда, днём спит. Только ночью выползает. Скот тягает, иногда загульного какого. Но мало ли, может, бессонница у неё, и днём появится. Бережёного кто-то там бережёт.
Раз, два, взяли. Раз, два, взяли. Ритм, как у песни, которую она слышала на рынке в Виффе, лей-лей-лей, брагу-брагу-лей.
Тряхнуло. Алярин чуть не свалилась в воду, но ухватилась за какой-то тюк и упала на колени, на палубу. Было больно. То-то, заворчала сзади одна из баб. Сядь, как все, дура, сказал кто-то из мужиков, свалишься ж, никто за тобой не полезет. Шлюха, сказал ещё кто-то. Ну да, шлюха, обернулась Алярин, да, смотри, и что? Что? Нет, не вслух, вслух – не решилась. Отползла от края, осталась сидеть на досках. До лица долетали брызги. Жопа квадратная будет, сказала баба. Алярин уставилась в пол.
Тряхнуло снова. Теперь уже сильно, как будто кто-то с разгону врубился в дно. А ну быстрее, быстрее, прикрикнул правящий. Раз, два, взяли. Мужики старались, но быстрее не получалось.
Ещё тычок, и ещё – тварь, вот она, родненькая. Все знают, что она, кто же ещё. Лапы-плавники, хвост и пасть. Тварь глотала целиком, а потом выблёвывала полурастворённые останки – так говорили фермеры. Каково это – растворяться там, внутри, сжаться в комок среди слизи и желудочного сока и превращаться в желе. Смотреть на свою оплывающую руку, видеть кости сквозь истончающуюся кожу. Алярин передёрнуло. В желудке начал расти комок. Главное – сблевать в воду, а не на палубу, а то драить заставят.
Она думала, что ничего не боится. В неё стреляли, она замерзала на северном ветру и поджаривалась в центре безводной пустыни, но там всё было прозрачно и понятно. Вот жизнь, вот смерть. Если я сорвусь, я разобьюсь. Если я усну, я превращусь в Стекло. Никакой неизвестности, никакой неопределённости – мгновенно или нет, больно или нет, у тебя нет выбора, всё будет только так, и никак иначе. Но тварь существовала в другой плоскости, и Алярин не понимала, как это может быть, хотя она не понимала и того, как это, когда в тебя стреляют, потому что она представляла себе пулю, пробивающую плоть, но никогда не была мишенью сама и не знала, каково это – быть Стеклом, возможно, не лучше и не хуже, чем внутри твари.