Золотосинечсрионный петух,
Пока подпущен на-лету
Рябоватый кочет.
Взял с карьера - прыгнул в бой.
Тот нырнул - он вперелет.
Пышноперое жабо,
Черный королек.
Нос к носу. Яйца щек.
Громких крыльев голоса.
Пиф! Перья. Пиф! еще1
Хвост ощипан, гол и сам.
Алый снег пушит-снежит,
Астма, брызги, звезды лап...
Пиф! перья - шпора - жиг1
Каюк, брат. Сдала.
'Этой славной битвой под костровый угар
Забрызгана брезентная палатка без пуха,
Где, тухлым грибком от мороза опухнув,
К кольцу привязанный трясся Гай.
Почему не убил его бандитский блат?
Как это оставили чекиста на свете
Бдтько, должно быть, и сам не ответит.
Кто его знает? Монаршая блажь...
Да еще безалаберщина. Анархисты
Не очень обожали судить да рядить.
Хочешь - айда в боевые ряды,
Не хочешь - шашьи свисты.
Тут как придется - не обессудь,
Смотря в каких они настроеньях.
Короче: был или не был суд,
Но как бы там ни было, Гай - пленник.
К нему иногда прибегала Анютка,
Прислуживающая Тате,
И громко шипела: "Барин, а? Ну-тко",
И просовывала женское платье.
Но обок - обшитый кошмой балаганчик
В плакатах, приказах, колонках цифр
Под черным знаменем боевых команчей:
Череп и скрещенные берцы.
Там атаман. С любовью поздней
У слоя краснопегих овечьих шкур
Он сидел на барабанчике в детской позе
Локти в колени, ладони в щеку.
А на овчинах, пахнувших мятой,
Видя какие-то дивные сны,
Глубоко спала усталая Тата
В синей полумаске от тени ресниц.
"Никого не впускать, кроме девушки Нелли,".
Наивно отдав часовому наказ
Она зарылась под медведя николаевской шинели
У жужжащего казанка.
Милое такое, в паутинке симпатии,
Личико, где от подушки наспан узор.
Над ковром подрагивала кисть ее платья
В гаме азиатских орд...
Стремянным ухом к губам приложился,
Слушает нежный поддув ноздрей
И от щекота хрящ неуклюже пружинился,
Губы сжигало, как на костре.
Высох язык. На губах роговица.
Ледок под коленками. Томящая печаль...
От сна у ней носик жирком лоснится,
И пахнет подмышками размокший чай.
И стал он какой-то густой и упористый.
Что там золото, слава, власть!
Вот оно счастье-и как оно просто:
Нежное дыханье, душистая влажность.
Вот оно счастье, захлеб этот, пыл, да,
Такое вот, что хочется тут же умереть...
На серой лошади вздыбился Дылда
Из-под бараньих морей.
3а ним на аркане мотались крестьяне.
Дылда докладывает: "Во. Спионаж.
Как пошли отстреливать - которые поранены,
А вбитых чичире - и все, гад, наши.
Тые вон - засыпалися тама в кукурузьи,
А этый цуцик винта в кусты".
Улялаев гыгыкал, держася за пузо
"Хай им чорт, байстрюкам. Отпустыть..."