После введения обезболивающего препарата и миорелаксанта, поскольку тело Алиры превратилось в камень от мышечного напряжения, ее лицо стало спокойным, почти умиротворенным. И, погладив жену по щеке, Дэвид дал себе очередную клятву, что, если Алира того пожелает, он отпустит ее, став безмолвной и незаметной тенью. Не сможет оставить, но будет опекать, оставаясь в стороне. Если землянка на самом деле продолжает любить того человека и захочет быть с ним, значит, долг Дэвида позволить ей быть счастливой. Возможно, сказывались последствия слишком прочной супружеской связи, но теперь и зиндаррианец ощутил острую боль. Резкая и неожиданная, она пронзила сердце, заставив застонать и едва не рухнуть рядом с кроватью. Кресла в этой каюте уже не было, и, выкатив из ниши столик, Дэвид не без труда сел на него. В глазах все еще плясали круги, темные сменялись слепяще-яркими, но боль постепенно отступила. Прошло несколько минут в относительном покое, и, казалось, приступ миновал, но стоило вновь подумать о том, чтобы отдать жену другому мужчине, все повторилось снова. Казалось, эта мука теперь вечно будет преследовать Дэвида, и стало легче лишь тогда, когда, очнувшись, Алира вдруг бросилась к нему, чтобы обнять. Она прижалась к мужу, чувствуя его боль как свою, на глаза навернулись слезы, и губы прошептали только одно слово:
– Люблю…
Дэвиду не потребовалось объяснений, он знал, о ком говорила Алира. Просто чувствовал, как мощный щит, поставленный на его разум еще на Зиндаррии, вдруг дал трещину. И заметил, как удивленно смотрят серо-зеленые глаза, ведь Алира ощущала то же самое.
Президентский дворец напоминал улей. Суетились роботы-уборщики, начищая до блеска огромные панорамные окна и гладкие плиты каменных полов, сновали посланники женщин, избравших горный дом местом постоянного жительства. И едва ли не каждую минуту раздавались крики чем-то недовольных зиндаррианок – полным ходом, норовя похоронить под ворохом одежды и чистящих средств, шли приготовления к балу. И только одно крыло оставалось по-прежнему тихим островком среди бурлящей вокруг жизни – обитель оракула и президента. Именно туда направлялась Аллаэ, запросив аудиенцию у главы Зиндаррии, чтобы просить о невиданной милости. Здоровье госпожи советника уже позволяло ей не находиться постоянно под присмотром докторов, но все еще было далеко от нормы.
Стражи молча распахнули двери, когда все такая же грациозная и стройная, как в юности, словно и не была матерью четверых детей, Аллаэ приблизилась к кабинету президента. Тишина, нарушаемая лишь нервным и сбивчивым пением одинокой птицы, по одной ей ведомой причине избравшей для сольного выступления столь странное место у окон рабочих покоев, давила. И ожидание, когда госпожа президент войдет в кабинет через внутреннюю дверь, ведущую в личные покои, тоже. Недовольно поморщившись и чтобы хоть как-то отвлечься от неприятного чувства, что за ней наблюдают, Аллаэ обратила все свое внимание на карту. Она будто жила, вспыхивая звездами приближающихся к Зиндаррии кораблей и в режиме реального времени демонстрируя движения других, более крупных космических объектов. Была там и галактика Млечный Путь, не такая красивая, как та, которую освоили зиндаррианцы, но приковывающая взгляд. Вскоре она поглотит важного в жизни Аллаэ человека, но помешать этому госпожа советник никак не могла. Да и хотела ли… Возможно, Киран уже сыграл свою роль и будет лучше его отпустить. Многое вскоре должно было измениться, а для этого требовалось улететь, что было возможно только с личного позволения президента.