Вот отрывок из передачи (ее расшифровка есть на сайте «Свободы»):
«Иван Толстой: Скажем, в некоем фантастическом купе некого исторического поезда вы на четверть часа сталкиваетесь в Набоковым. Вы можете задать ему какой-то один или два вопроса, которые вас интересуют.
Андрей Арьев: Я бы задал ему вопрос, очень конкретный, касающийся содержания рассказа „Ultima Thule“ <…> Я пытался найти ответ, и кто-то из близких Набокову людей говорил мне, что что-то в этом роде Набоков говорил. Но показательно, что даже его сын Дмитрий конкретно ничего не сказал мне. „Да, папа что-то говорил“.
Иван Толстой: Это поразительно, Андрей Юрьевич. Вам не нужно встречаться ни с сыном, ни даже с самим Набоковым. Я вам сейчас скажу, в чем разгадка <…> Дело в том, что, умирая, возлюбленная героя рассказа говорит, что больше всего на свете она любит полевые цветы и иностранные деньги. А затем, в разговоре с безутешным героем рассказа Фальтер, который не знал покойную, в некоем перечислении упоминает цветы и иностранные деньги. То есть он знает, что думала возлюбленная этого героя, потому что общается с ней. А общается с ней он потому, что провидит истину, а истина, как известно, объемлет все миры. И посюсторонние, и потусторонние.
Андрей Арьев: Тогда позвольте вас тоже спросить: вы до этого дошли сами или вам кто-то подсказал из знавших Набокова людей?
Иван Толстой: Об этом сказала Александру Горянину сестра писателя Елена Владимировна Сикорская. Странно, что сын Дмитрий Владимирович об этом не знает. Сестра знает.
Андрей Арьев: Может быть, он не хотел это рассказывать в случайном разговоре. Он думал, что это тайна семейная.
Иван Толстой: Тогда не будем ее разглашать. Пусть наши слушатели считают, что они ничего не слышали…»
Елена Владимировна умерла в Женеве 9 мая 2000 года. Вскоре после этого я получил последний привет от ее брата. Расскажу и об этом.
В августе 1974 года мой знакомый, литературовед Леня Чертков, эмигрировал на Запад. Он обожал забытых писателей второго и третьего плана («не столбовых», как он говорил), но при этом был пылким поклонником Набокова. Уезжая, он говорил, что обязательно «проберется» к Набокову. Изредка видясь в Ленинграде с его бывшей женой Таней Никольской, я спрашивал ее: «Ну что, пробрался Леня?» Через какое-то время Таня уехала в Тбилиси, и я ее с тех пор не видел. Но вот я с грустью читаю журнал «Новое литературное обозрение» с Таниной статьей, посвященной памяти умершего в Кельне Черткова, и вижу в ней такие строки: «Леня побывал у Набокова, который принял его потому, что Леня был автором