Правда, пришла другая крайность. Теперь, читая воспоминания о начале века, я слишком легко переселяюсь в тот, ушедший мир, и, по мере приближения 1914-го или 1917-го, всякий раз начинаю надеяться: а вдруг на этот раз, именно в этой книге, все повернется иначе? И эта надежда живет до последнего мига. Вот мемуары «Четыре трети нашей жизни» Н. А. Кривошеиной, урожденной Мещерской. Вечером 25 октября 1917 года мемуаристка слушала оперу «Дон Карлос» с Шаляпиным в переполненном театре Народного дома на Кронверкском (в ленинградскую эпоху – кинотеатр «Великан»), после чего поехала к себе на Кирочную трамваем, они тогда ходили мимо Зимнего, как нынешние троллейбусы. «В окно трамвая я увидела Зимний дворец: много людей, рядами и кучками стояли юнкера, горели костры, несколько костров, и все было удивительно четко на фоне дворцовой стены. Мне казалось, что я даже разглядела некоторые лица юнкеров… как-то особенно четко и близко появились молодые лица у яркого ближнего костра; один юнкер чисто по-российски охлопывал себя руками…» Это описание в очередной раз внушило сумасшедшую надежду: а вдруг сейчас произойдет что-то непредвиденное, дьяволов замысел поскользнется на какой-нибудь банановой корке, что-то предпримут – наконец! – генерал Алексеев, генерал Черемисов, странный полковник Полковников… Или поезд со 106-м Финляндским полком изменника Свечникова сойдет к чертовой матери с рельс где-нибудь у Белоострова… Но нет, продолжение безжалостно: и из этой книги, всего страницу спустя, я в тысячный раз узнал, что костры юнкеров горели недолго – в эту ночь произошел большевистский переворот.
В 1919-м, в декабре, 24-летняя тогда мемуаристка сумела уйти по льду Финского залива за кордон, жила во Франции, но в 1949 году вновь оказалась, с мужем и сыном, на родине, сперва в Ульяновске, потом в Москве. Еще двадцать пять лет спустя супруги Кривошеины эмигрировали вторично. Не буду пересказывать замечательную книгу, упомяну одну подробность. За четверть века Нина Алексеевна так и не решилась посетить Ленинград. Воспоминания о сказочном городе ее юности и родном доме на Кирочной были ей слишком дороги, чтобы дать их перечеркнуть какому-нибудь жуткому полуразрушенному подъезду, пропахшему мочой и кошками – таких, свидетельствую, было в то время полно на улице Салтыкова-Щедрина (так Кирочная называлась в ленинградское время). Я был знаком с Кривошеиными с 1967 года, и помню разговор на эту тему.
* * *
Владельцу библиотеки ощутимого размера полезны переезды и смены адресов. Неторопливый разбор на новом месте коробок с книгами и бумагами гарантирует открытия. В ходе одного из переездов обнаружил у себя «Список абонентов ленинградских телефонных станций на 1937 год». Когда и где я его приобрел, решительно не помню, хотя причина (помимо врожденной слабости к справочникам) понятна: списки абонентов готовятся всегда в предшествующем году, а значит, этот заведомо вмещает имена и адреса тысяч людей, умерщвленных в годы Террора – в 1937, 1938, 1939, 1940, 1941-м…