Чума на оба ваши дома…
Я приостановился в тамбуре, пропуская вперед Костю. Замер, уставясь в заплеванный пол, где уже образовался первый десяток вонючих окурков.
Что со мной?
Мои ли это мысли?
Нет, не надо притворяться. Мои, не чужие. Никто мне в голову не забрался, даже Высший Иной не смог бы это сделать незамеченным.
Это я – такой, какой есть.
Бывший человек.
Очень усталый, во всем на свете разочаровавшийся Светлый Иной.
Так и уходят в Инквизицию. Когда перестаешь различать разницу между Светлыми и Темными. Когда люди становятся для тебя даже не стадом баранов, а горстью пауков в банке. Когда перестаешь верить в лучшее, а все, что хочешь, – это сохранить статус-кво. Для себя. Для тех немногих, кто тебе еще дорог.
– Не хочу, – сказал я, будто заговор произносил, будто выставлял незримый щит против врага – против самого себя. – Не хочу! В тебе… нет власти… надо мной… Антон Городецкий!
За две двери и четыре толстых стекла Костя обернулся и недоуменно посмотрел на меня. Услышал? Или просто недоумевает, чего я остановился?
Натужно улыбнувшись, я открыл дверь и вошел в грохочущую гармошку перехода между вагонами.
Штабной вагон и впрямь оказался блатным местом. Чистенькие коврики на полу; дорожка в коридоре; белые занавески на окнах; мягкие матрасы, не напоминающие тюфяк негра Джима, набитый кукурузными початками.
– Кто спит внизу, кто вверху? – деловито осведомился Эдгар.
– Мне все равно, – ответил Костя.
– Я бы предпочел сверху, – сказал я.
– Я тоже, – кивнул Эдгар. – Договорились.
В дверь вежливо постучали.
– Да! – Инквизитор даже не повернул головы.
Это был начальник поезда – с подносом, на котором был и никелированный чайник с кипятком, и чайник с заваркой, и чашки, и какие-то печеньки-вафельки, и даже коробочка сливок. Серьезный мужчина – здоровенный, с роскошными усами, форма сидит как с иголочки.
А лицо – дурное-дурное, будто у новорожденного щенка.
– Пейте на здоровье, гости дорогие!
Все понятно. Тоже под воздействием амулета. Все-таки то, что Эдгар – Темный, накладывало отпечаток на его методы.
– Спасибо. Уведомляй нас о всех, кто сел в Москве, но сходит по дороге, любезнейший, – принимая поднос, сказал Эдгар. – Особенно о тех, кто сходит не на своей станции, а раньше.
– Будет исполнено, ваше благородие! – кивнул начальник поезда.
Костя хихикнул.
Я дождался, пока бедолага вышел, и спросил:
– А почему «ваше благородие»?
– Откуда я знаю? – пожал плечами Эдгар. – Амулет настраивает людей на подчинение. А уж кого они при этом во мне видят – строгого ревизора, любимого дедушку, уважаемого артиста или генералиссимуса Сталина, – это их проблема. Этот, видать, Акунина начитался. Или старых фильмов насмотрелся.