и мышьяка.
Гримберт не знал, сколько душ его благородных предков взирает сейчас на него с небес, но был уверен, что найдет в себе силы держаться до конца так, как это подобает рыцарю. Даже если…
Ни мысленный настрой, ни гимнастические упражнения не помогли. Он думал, что сумел настроить себя на нужный лад, исполнившись кротости и смирения, но это было лишь обманом разума. В тот миг, когда он услышал скрежет наружного засова в петлях, страх вернулся, усилившись многократно, страх столь сильный, что чуть не вытряхнул его из собственной кожи, а в мочевом пузыре плеснулась с шипением раскаленная ртуть.
— Доброго дня, мессир! Сладко ли почивали?
* * *
Гримберт обмер. Зубы намертво сцепились между собой, точно затвор со стволом, и только потому не лязгнули. А впору было бы.
Но этот… Гримберт непременно попятился бы, кабы украшенная изморозью земляная стена оставляла ему возможность для такого маневра.
— Я надеюсь, вам понравились ваши покои, — вошедший захихикал, точно гиена, — Я лично подбирал их. И это было не так просто, смею заверить. Для этого мне пришлось выселить отсюда полдюжины дохлых крыс, обосновавшихся тут прежде вашего сиятельства! Так что если вас беспокоит запах, это запах их недовольства, мессир!
Это был горбун, калека, согнутый в три погибели, но, несмотря на свою немощь, он не выглядел таким же беспомощным и жалким, как туринские нищие, толпящиеся на паперти после утренней службы. Он был… Зубы Гримберта расцепились, позволив ему глотнуть воздуха. Он был жутким. Гремящим, как несбалансированный механический узел, извлеченный из двигателя, тяжело переступающим, дергающимся. Вместо зимней одежды он носил на плечах какую-то рванину наподобие плаща, почти не скрывавшую жуткого устройства его тела. А под ним…
Под плащом виднелись пласты брони, но от времени они потемнели и местами вздыбились рыбьей чешуей, обнажая жуткие потроха согбенного тела — гулко движущиеся поршни и лязгающие эксцентрики, а еще великое множество мелких деталей, которые жили своей механической жизнью, издавая жужжание, гул и скрежет. Жуткий горбун, движущийся тяжело и неловко, с грацией издыхающего индюка, был наполовину механическим существом.
Возможно, на лучшую свою половину. Та ее часть, что была от человека, находилась в еще более жалком состоянии, чем механическая. Уцелевшие участки кожи казались приклеенными к бронированной обшивке клочками сухого пергамента. Обвитые пружинами и стиснутые муфтами кости рассыхались от старости, издавая при каждом движении негромкий хруст. Остатки кишечника напоминали подвешенную внутри гирлянду из гнилых фруктов и сырого мяса.