Их было много. «До черта», — подумал Гримберт, судорожно озираясь и ощущая на себе жгучее излучение чужих взглядов, неприязненных и тяжелых. Полсотни душ, а может, и больше, много больше. Сотня? Две? От свежего морозного воздуха кружилась голова, оттого перед глазами все плыло, сливаясь в неразборчивую пеструю картину, из которой он выхватывал лишь разрозненные фрагменты.
Аркебузы, стоящие в пирамидах, заботливо прикрытые тряпьем. Котлы с аппетитно булькающим варевом, по которым с хохотом лупят ложками едоки. Шлепки карт по отполированной колоде, перемежаемые проклятьями и звоном проигранных монет.
Ни ритуальных кинжалов из черного проклятого обсидиана, ждущих свою непорочную жертву. Ни адских алтарей, обагренных пролитой кровью. Ни…
Гримберт ощутил, как его язык медленно примерзает к нёбу, точно мокрая ветошь.
Он мог бы поверить в то, что Папа Римский по ночам облачается в куфию и тайком отплясывает с магометанами сатанинские пляски. Или в то, что колокол Брауншвейгского собора первым послеполуденным звоном излечивает глухих. Но только не в том, что этот беспрестанно жрущий, препирающийся и бездельно слоняющийся люд вокруг него имеет отношение к какой бы то ни было ереси, пусть даже самой позабытой в империи.
Можно ли представить, что эти здоровяки с исполосованными шрамами лицами, ухающие над собственными шутками, будто совы, с наслаждение греющие ноги у костров, сбросив грудой доспехи, допив вино отправятся вершить богопротивные ритуалы? Да ничуть. Скорее можно было вообразить оседланного петуха или зеленое солнце.
Вон тот здоровяк в неказистом плакарте[12], сооруженном из гусеничных траков, с лицом, навеки перекошенным после удара алебардой, можно ли представить его в робе, возжигающим на алтаре черные свечи из жира некрещенных младенцев? Скорее, в яростной атаке, дробящим кистенем чужие черепа. Или его собеседник, статью напоминающий мула-тяжеловоза, озабоченно пытающийся грубой нитью прихватить обратно ко лбу здоровенный лоскут кожи и ругающийся при этом на зависть сапожнику — неужто он, оставив позади дневные заботы, с наступлением ночи будет возносить сложно сплетенные молитвы Бафомету? Или тот, третий, небрежными тумаками заколачивающий в землю своего недавнего партнера по картам при совершенно равнодушном отношении прочих игроков…
Это солдаты, мгновенно и безотчетно понял он. Уловил, точно сплел воедино царящие в воздухе ароматы походных костров, ружейного масла, подгорелой каши, дешевого пороха и конского навоза, мгновенно смешав их с хриплым смехом, грубыми шутками и протяжными стонами раненых.