Вольфрам вздохнул. Непринужденно усевшись на краю ямы, он вытащил щепку и принялся ковыряться ею в зубах, точно крестьянин.
— Про нас, рутьеров, много всякого болтают, — вздохнул он, не прерывая своего занятия, — Обыкновенно весьма паскудного. Мол, и грабители мы бездушные и грешники отчаянные и отцеубийцы каждый второй. Мне же со своей стороны казалось, что рутьеры всегда ближе к торговцам. А вы видели когда-нибудь торговца, который позволяет своему товару пропасть?
Гримберт не ответил. Даже стиснул зубы, чтобы какое-нибудь слово ненароком не вырвалось само собой.
Вольфрам, бросив щепку, разглядывал его сверху. Без злости, даже, кажется, с каким-то добродушным интересом.
— Неужели вы думаете, что я позволю вам отойти в мир иной, точно какому-то монаху, вознамерившемуся принять голодную смерть, чтоб попасть на небеса? Нет, не позволю. И знаете, как я поступлю?
Голос его сделался вкрадчивым. Каким-то омерзительно добродушным, мягким, но такой дрянной мягкостью, что Гримберт вновь невольно вспомнил дворцовую кухню, на которой взорвался сервус.
— Если вы, ваше сиятельство, соизволите еще раз отказаться от трапезы, я не побрезгую спуститься в ваши покои — и вышибу все ваши белые красивые зубы до единого. Собственноручно. Я думаю, из них получится отменное ожерелье для Орлеанской Блудницы, она падка на такие вещи… Ах да, после того, как вы лишитесь зубов, я велю вставить вам в глотку шланг от горючки и пропихивать через него еду, которую любезно будет разжевывать для вас Ржавый Паяц. Как вам такая перспектива, мессир?
Это испытание, подумал Гримберт. Просто еще одна пытка, которую он выдержит с христианским смирением, как подобает рыцарю, даже если…
Его предало собственное тело. Уловив миг слабости, оно безотчетно впилось руками в кусок дрянного хлеба, валяющийся в нечистотах и, прежде чем Гримберт понял, что происходит, впилось в него зубами.
Твердый, прелый, отдающий мякиной, травой и опилками. Гримберт глодал его, точно голодный пес, захлебываясь от жадности, давясь крошками и собственной слюной, задыхаясь. И съел по меньшей мере половину, прежде чем осознание происходящего хлынуло из каких-то внутренних отсеков, заставив его судорожно выгнуться в рвотном позыве, тщетно пытаясь извергнуть все съеденное на мерзлую землю.
— Будем считать, это разногласие мы с вами решили, — заметил Вольфрам, с усмешкой наблюдавший за ним, — Вот видите, ваше сиятельство, до чего странно устроен мир. Среди той сотни человек, гостеприимством которых вы пользуетесь, не найдется ни одного, умеющего читать, а мамку свою и вовсе знает хорошо если каждый десятый. Однако даже они, эти безграмотные черти, способны научить вас манерам!