Тем временем гражданскому обществу приходилось идти на ощупь. Стали образовываться горизонтальные сети, не связанные с политическими партиями. Манифестант Игорь Бигун вспоминал: “Не было ни фиксированного членства, ни иерархии”. С декабря 2013 до конца февраля 2014 года политическую и общественную деятельность на Майдане осуществляли временные добровольные ассоциации. Фундаментальным принципом признавался следующий: свобода – это ответственность. Поэтому у протестующих появились собственные органы образования (библиотеки и школы), безопасности (“Самооборона Майдана”), внешних сношений (совет Майдана), помощи жертвам насилия и поиска потерявшихся (“Евромайдан SOS”), контрпропаганды (InfoResist). По воспоминанию Андрея Бондаря, самоорганизация явилась вызовом неработоспособному госаппарату: “На Майдане возник образ украинского общества невиданного уровня самоорганизации и солидарности. С одной стороны, оно было крайне разрозненным и атомизированным – в идеологическом, языковом, культурном, религиозном и классовом плане. С другой стороны, оно было единым в вещах элементарных: нам не нужны ваши санкции и ваше высокое разрешение, мы ничего не будем у вас просить, мы вас не боимся, все сами возьмем и сделаем”.
Экономической моделью Майдана стал реципрокный обмен (экономика дара). По словам Натальи Стельмах, в первые дни киевляне делали небывало щедрые пожертвования: “За два дня представители самообороны и я смогли собрать наличными у простых киевлян примерно 40 тыс. долларов в гривнах”. Стельмах вспоминала, как попыталась отговорить (и не сумела) пенсионера, пожелавшего пожертвовать Майдану половину пенсии. Кроме денег, люди передавали в дар продовольствие, одежду, дрова, лекарства, колючую проволоку, каски. Гость с удивлением обнаруживал за кажущимся хаосом строгий порядок и за невиданным гостеприимством – стихийное государство всеобщего благосостояния. Польского активиста Славомира Сераковского это очень впечатлило: “Идешь по Майдану – и получаешь пищу, одежду, спальное место, медпомощь”.
В начале 2014 года подавляющее большинство протестующих (около 88 % из сотен тысяч человек) не было киевлянами. Лишь 3 % манифестантов представляли политические партии, а 13 % являлись членами негосударственных организаций. По данным соцопросов, почти все протестующие (около 86 %) самостоятельно приняли решение прийти – и пришли – поодиночке, с друзьями или семьями. Они приняли участие в “корпореальной политике” (по выражению арт-куратора Василия Черепанина): оторвались от экранов и встали рядом с другими людьми.