Постучал, потом раскрыл дверь и пригласил:
— Входите!
Второй раз за сегодня. С утра — к Андрею Николаевичу Стельбову, а теперь — к Семену Николаевичу Кузнецову. Отчества у них одинаковые, подумалось вдруг. Но нет, и фамилии разные, и похожи внешне мало. А внутренне — да. Люди власти. Доминаторы.
Я вошёл. Тут, конечно, пространства поменьше, чем в кабинете Первого секретаря обкома партии. Но избыток пространства здесь и не нужен, зачем пространство в тайном кабинете? В тайном кабинете должно быть всего в меру, чтобы человек не терялся в том самом пространстве а, напротив, был в центре.
Здесь в центре был Семен Николаевич Кузнецов.
Нет, он сидел с краю, глядя сквозь черную кисею на то, что происходит в зале, но он был центром не только кабинета — всего Каборановска.
— Заходи, Чижик, присаживайся, где хочешь.
Я оглянулся. В полумраке, да что полумраке, во мраке на четыре пятых видно было не очень, но, приглядевшись, я разглядел два стула прежней, гамбсовской поры. И на один из них, ближайший, сел. Потому что мне не понравилось, что я услышал. Нет, не смысл слов. Голос. Первого декабря это был голос слегка утомленного человека. Сейчас это был голос умирающего. Нет, даже умершего.
— Да, я умираю, — сказал Кузнецов. — Ничего удивительного. И я позвал тебя не потому, что умираю, а потому, что умираю во второй раз. Мне кажется, Чижик, что и ты здесь не впервые.
Я, конечно, мог сказать, что не впервые, что мы уже встречались месяц назад, почти месяц, но не стал. Потому что Кузнецов говорил о другом.
— Здесь — это в семьдесят третьем году. Водку, коньяк, шампанское? Знаю, знаю, ты не пьешь. Я тоже не пил, думал, здоровый образ жизни, то да сё, но вот умираю тогда же, когда и в первый раз. Опухоль в голове. Какое-то мудреное название. Когда в первой жизни её нашли, я уже и не понимал почти ничего. Не запомнил. Сейчас… Через три дня поеду в Москву, в «кремлевку»… Как там у вас, медиков, говорят: полы паркетные, врачи анкетные… Нормальные там врачи, узнавал. Но — не лечится это. Лечить-то будут, химией, но проку никакого. Это мне наш местный эскулап сказал, а он толковый. Нет, если ошибается, и меня вылечат, буду только рад, да вряд ли ошибается. Впрочем, неважно. Так что я, пожалуй, выпью.
Он взял стакан, уже наполненный. Наполовину.
— Водка. Московская водка. В той, первой жизни я её попивал. Не много, но и не мало. И во второй жизни думал, что опухоль моя случилась от водки или курения. Вот не буду курить и пить, а буду по утрам зарядку делать, и доживу хотя бы до семидесяти. Ага, разбежался. Нет, я не жалею, что не пил. Напротив, трезвость хороша сама по себе, а не только в отношении здоровья. Но иногда…