7 апреля. Вчера сидел в читалке, усваивал двойственность в итальянской политике Наполеона. В 9 вечера, за час до отбоя, читалка закрывается, мы (т. е. я и мои друзья) пошли было есть селедку, купленную сегодня в ларьке, но обложились свежими газетами на койке и не заметили, как пролетел час. А в 10 – ударили в рельсу. Так Бразилия помешала нам полакомиться селедкой.
10 апреля. Вчера меня перевели из аварийной бригады в обычную. Сегодня вышел на работу в раскройный цех. Дело в том, что из 17-й бригады списали всех, у кого 70-я статья Уголовного кодекса, т. е. всю молодежь, и перевели «антисоветчиков» в бригады, секции которой расположены в одном, теперь «молодежном» бараке. В аварийной же бригаде остались мужики с 64-й статьей («Измена Родине»): партизаны-националисты и легионеры Адольфа Гитлера.
15 апреля. Попробовал работать на станке. Пила, приводимая в движение мотором. Распиливаю толстые доски на тонкие досочки для тарных ящиков.
21 апреля. На 11-й прибыла ленинградская группа: Устин Гаврилович Зайцев (50 лет) и два наших ровесника, в т. ч. слесарь Николай Иванович Баранов. Зайцев поинтересовался у зеков, кто здесь «киты». Ему указали, в частности, на Авдеева и меня. Зайцев отыскал нас и сказал, что готов изложить свою политическую программу. Мы отправились на баскетбольную площадку. С нами увязался Илья Бокштейн. Когда Устин Гаврилович дошел до «еврейского вопроса», он спросил Бокштейна: «Вы, кажется, приняли православие?» Илья ответил: «Да, да, конечно, я сам готов выселить евреев в Израиль!» Чекисты умышленно пристегнули Илью к нашему делу («Антисоветские сборища на площади Маяковского»), чтобы не судить еврея-инвалида, с искривленным позвоночником, в одиночку. Фактически он витийствовал на площади сам по себе, в отличие от нас, тогда – анархо-синдикалистов, был 100 %-ным сторонником капитализма. На 7-й зоне принял православие. Так что Зайцев, поверив в илюшино христианство, стал свободно излагать свою программу решения еврейского вопроса: сионистов – выселить, евреям-космополитам разрешить проживание в трех портовых городах – Санкт-Петербурге, Одессе и Владивостоке, остальным предложить ассимилироваться с русской нацией. Бокштейн поддакивал, мы с Игорем молчали.
Потом, после отбоя, Илья разыскал Анатолия Рубина (довольно темпераментный сионист из Минска, преподаватель физкультуры) и рассказал ему об «антисемитизме» Зайцева. На следующий день Рубин и Зайцев оказались в одной бригаде, на автономном (т. е. вне зоны) строительном объекте. (Возможно, их умышленно послал в одну бригаду заместитель начальника лагеря по оперработе Иоффе.) Рубин спросил Зайцева, правда ли, что тот против Израиля. «Да, конечно. Израиль – фашистское государство. Там преследуют палестинцев». В ответ Рубин избил старика. Устин Гаврилович вернулся в зону с жутким синяком под глазом. Мы собрались было вступиться за него, но тот – на свое несчастье – сразу отправился жаловаться к лагерному начальству, к оперуполномоченному. По жесткой лагерной морали нельзя заступаться за того, кто ищет защиту у «опера».