— Да ну?
— Да.
Но голос ее дрожал, и легко было догадаться, что Лукас ей не поверит.
— Кто… кто обидел тебя, Эди? — тихо спросил он.
— Никто.
Но он не сводил с нее пристальных глаз.
— В ту ночь, когда ты отвезла меня домой, — проговорил он, пробуждая воспоминания, которые Эди хотела бы навсегда похоронить, — я сказал тебе, что ищу кое-кого. И ты ответила, что тоже кого-то ищешь.
— Я как раз сказала, что никого не ищу! — быстро проговорила Эди.
— А я не поверил, — ответил Лукас. — Не поверил тогда — и не верю сейчас.
Она не успела возразить — он заговорил снова:
— Ищешь того, кто тебя обидел? Хочешь отомстить? — Он мрачно усмехнулся:
— Кто бы мог подумать, что Эди-Солнышко умеет ненавидеть?
Надо немедленно переменить тему, сказала себе Эди. Свести разговор на что-нибудь простенькое, обыденное. Незачем ему знать, кого и зачем ищет Эди Малхолланд.
Но вместо этого сказала:
— Нет, я не ищу мести. — И словно в пропасть кинулась:
— Я ищу свою мать. Родную мать.
Улыбка стерлась с его губ, но лицо оставалось бесстрастным.
— Я не знал, что ты — приемная дочь.
Она кивнула.
— Меня удочерили во младенчестве. Приемные родители давно умерли.
«И, надеюсь, горят в аду», — мысленно добавила она, как добавляла всегда, когда приходилось вспоминать об этих подонках
— Мне всегда хотелось узнать, кто моя родная мать, почему она от меня отказалась, откуда я родом, какая у меня наследственность — на случай, если… — Почувствовав, что голос дрожит, она умолкла на полуслове, кашлянула и закончила уже почти спокойно:
— В общем, хочу узнать, кто я и откуда.
Лукас кивнул.
— Значит, ты не из Чикаго?
— Мои приемные родители жили в Кентукки. Сначала в Хопкинсвилле, потом в Нейпервилле.
— Тогда, скорее всего, ты и родилась в Кентукки, — спокойно заметил Лукас. — Вот я и разрешил твою загадку. Можешь спать спокойно.
Эди хмыкнула:
— Благодарю за помощь, но мне хотелось бы знать о себе что-нибудь помимо места рождения.
— Зачем?
— Да так, знаешь, любопытство одолевает. — Она подняла на него глаза:
— А ты сам откуда?
Секунду поколебавшись, он ответил коротко:
— Из Висконсина.
— И все? «Из Висконсина» — и только? Ни города, ни дома, ни семьи — ничего?
— Ничего, — глухо ответил Лукас.
— Совсем ничего?
— Ничего такого, о чем стоит говорить.
«С чего бы это?» — удивилась она. Выходит, не такой уж он счастливчик, как ей представлялось?
— Несчастливое детство? — осторожно спросила она.
Губы его скривились:
— Нечто вроде этого.
— Понимаю, — кивнула она.
— Едва ли.
Но Эди не собиралась откровенничать в ответ. Не потому, что для признаний обстановка не самая подходящая. Не потому, что терпеть не может ныть и жаловаться. Не потому, что никогда и никому об этом не рассказывала. А просто потому, что в игре «Кто тут самый несчастный?» она безусловно выиграет. И пробовать не стоит.