.
И последнее о его ощущении жизни в целом. На поверхности он довольно оптимистичен, бодро смотрит жизни в лицо и желает веселья и счастья. Но унылость и пессимизм притаились в нем и ждут своего часа. Меряя аршинами бесконечности и фантастического счастья, он не может не ощущать болезненного расхождения с идеалом в реальной жизни. Пока он держится на гребне волны, может ли он признать, что ему не удалось хоть что-то, особенно власть над жизнью? По его мнению, причина этого расхождения вовсе не в нем, а в самой жизни. Поэтому для него жизнь наполнена трагизмом, но не тем, который на самом деле существует, а тем, который он привносит в нее.
Второй подтип, взявший направление к перфекционизму, отождествляет себя со своими нормами. А эти нормы, нравственные и интеллектуальные, установлены так высоко, что с этой высоты он взирает сверху вниз на остальных и ощущает свое превосходство. Однако его высокомерное презрение к другим благородно прикрыто (в том числе и от него самого) лакированным дружелюбием, поскольку самые его нормы не допускают подобных «неправильных» чувств.
Вопрос о невыполненных надо он затушевывает двояко. В отличие от нарциссического подтипа, он прилагает отчаянные усилия, чтобы жить как надо: выполнять обязательства и платить долги, выглядеть вежливым и прекрасно воспитанным, не опускаться до лжи и т. п. Говоря о перфекционисте, мы часто называем так лишь тех, у кого всегда и во всем идеальный порядок, они чудовищно аккуратны и пунктуальны, постоянно озабочены выбором правильных слов и носят изумительно правильный галстук и шляпу. На самом деле это лишь поверхностные аспекты их потребности достичь высшей степени совершенства.
Но достичь совершенства он может только в поведении, поэтому ему необходимо другое средство. Ему необходимо уравнять в своем сознании норму и действительность – знание о нравственных ценностях и хорошую честную жизнь. Тогда самообман как-то и не виден, тем более что по отношению к другим он нередко настаивает на том, чтобы они жили по его нормам, и презирает их, если им это не удается. Так он экстернализует презрение к себе.
Чтобы удостовериться, что его мнение справедливо, он нуждается скорее в почете, чем в горячем восхищении, к которому склонен относиться скептически. Согласно этому, его требования основаны не на «наивном» убеждении в своем величии, а на сделке, которую он заключил с судьбой (как это описано в главе 2 «Невротические требования»). Раз он честен, справедлив, верен долгу, он требует, чтобы с ним честно обращались другие и жизнь вообще. Эта безоглядная вера в незыблемую справедливость, которая верховенствует в жизни, дает ему ощущение власти над ней. Его собственное совершенство, таким образом, не только путь к превосходству, но и средство управлять жизнью. Идею незаслуженного везения или невезения он даже не рассматривает. Собственный успех, благополучие, хорошее здоровье, следовательно, не то, чем нужно наслаждаться, а заслуга его добродетели. И напротив, любой удар судьбы (потеря ребенка, несчастный случай, неверность жены, увольнение с работы) может привести этого внешне уравновешенного человека на грань гибели. Для него злая судьба не просто акт несправедливости, помимо (и сверх) этого он потрясен ею до основ своего психического существования. Она расшатывает всю его систему сведения счетов и рисует в воображении ужасающую перспективу беспомощности.