Сам человек замечает, что при творческой работе ему сложно сосредоточиться. Он легко теряет мысль, или у него вообще нет идей, или мысли его отвлекают всякие повседневные мелочи. Он нервничает, суетится, тупеет, раскладывает пасьянс, звонит по телефону, хотя это и не срочно, делает маникюр, бьет мух. Он сам себе противен, прикладывает героические усилия, чтобы начать работу, но скоро так устает, что вынужден ее бросить.
Сам того не осознавая, он стоит перед собственными извечными препятствиями: самоумалением и неумением взяться за суть вопроса. Его самоумаление во многом происходит из его потребности не позволить себе развернуться, чтобы не нарушить табу на что-то «вызывающее». Он, словно втайне от самого себя, подкапывается под себя, ругает, сомневается в себе – и это все тянет из него все силы. (У одного пациента был характерный зрительный образ себя: на каждом его плече сидит по злобному карлику, они беспрестанно пилят его и говорят обидные гадости.) Он может забыть, что он только что прочел, увидел, подумал, или даже то, что сам писал по данному вопросу. Он может забыть, что собирался написать. Даже если все материалы для статьи под рукой, приходится долго рыться, чтобы их найти и, главное, они пропадают именно тогда, когда крайне необходимы. Точно так же, когда доходит до его выступления во время дискуссии, он начинает с гибельным чувством, что ему нечего сказать, и только постепенно выясняется, что у него много дельных замечаний.
Его потребность сдерживать себя мешает ему пользоваться своими ресурсами. В результате он работает с тоскливым чувством своего бессилия и незначительности. В то время как для захватнического типа все, что он делает, имеет великую важность, путь даже объективно эта важность пренебрежимо мала, смиренный тип готов рассыпаться в извинених за свою работу, пусть даже она объективно очень важна. Характерное для него высказывание – ему «надо» работать. В его случае это не свидетельство сверхчувствительности к принуждению, как в случае «ушедшего в отставку». Но он счел бы слишком вызывающим, слишком амбициозным свое признание, что хочет чего-то достичь. Он не может даже почувствовать, что хочет сделать хорошую работу – не только потому, что его пугают строгие требования совершенства, но потому, что такое намерение кажется ему высокомерным и рискованным вызовом судьбе.
Суть вопроса от него неизменно ускользает из-за его табу на все, что подразумевает напор, агрессию, власть. Как правило, говоря о его табу на агрессию, мы подразумеваем его неумение требовать, манипулировать другими, подчинять их. Но те же установки преобладают у него по отношению к неодушевленным предметам и интеллектуальным проблемам. Беспомощен он может быть, если нужно заменить колесо на машине или поправить заевшую «молнию», а также и с собственными идеями. Его проблема не в том, что он непродуктивен. У него рождаются хорошие свежие идеи, но ему трудно их ухватить, взяться за них, биться над ними, ломать себе голову и преодолеть проблемы, проверять их, придавать им форму и связывать воедино. Обычно мы не считаем эти операции натиском, напором, агрессивным шагом, мы можем это понять, только когда наши действия затруднены из-за общего запрета на агрессию. Смиренному типу может хватить храбрости высказать свое мнение, если он уж так далеко зашел, что его заимел. Запреты обычно начинаются раньше – он не осмеливается прийти к выводу или иметь свое собственное мнение.