И. Александров-Пограничный. Ноября 25-го дня 1883-года.
Настоятель Александровского Прихода Протоиерей
Кассиан Синеуцкий
Имя настоятеля звучит как музыка, но меня больше заинтересовал «14 драгунского Литовского полка полковой Протоиерей Елисей Никонович». Уж не тот ли это отец Елисей, о котором с таком симпатией писал генерал Деникин в своих воспоминаниях – как тот плясал вприсядку, выпив по случаю праздника?
Ещё один лист:
К. Лёвшиной
Уральский горный институт
Делопроизводство по делам совета
Екатеринбург
15 марта 1920 г.
№ 606
В заседании Совета Уральского Горного Института от 13-го марта 1920 г. Вы избраны преподавательницей для временного ведения Французского языка в Институте, о чем и имеем честь Вас уведомить.
Как же он прекрасен, отживший свой век стиль деловой корреспонденции! Сейчас разве что в письмах французов можно встретить эти изысканные обороты, а у нас всё сводится к рубленому «С уважением» и нагловатому «Надеюсь на быстрый ответ».
В дневниках Ксения редко хвалилась своими профессиональными заслугами, они, возможно, и не так заметны на фоне выдающихся достижений К.К., но, если представить, в каких условиях – бытовых, физических – ей довелось работать, картина полностью меняется. Мечта о законченном высшем образовании осталась лишь мечтой, но в семьях и гимназиях тогда учили на совесть. Знаний, полученных Ксеничкой, а также её упорства и трудолюбия хватило на то, чтобы в сложнейших условиях организовать первую в истории института работу кабинета иностранных языков, а потом встать во главе кафедры. Преподавала она, точно как я, французский и английский языки, свободно знала немецкий, неплохо – испанский и шведский, под старость, если верить дневникам, для своей охоты занялась итальянским. Для К.К. в первую очередь и для нужд всех других отечественных учёных – во вторую перевела на русский язык определитель минералов Вейсбаха (A. Weisbach. Tabellen zur Bestimmung der Mineralien) и лучший полный определитель минералов Зеефельда. Переводы находятся в музее.
Вчера в Горном Марианна неохотно показала мне портрет Ксении Михайловны, висевший на стене в институте: то самое фото немолодой печальной женщины, что я помнила с детства. Неохотно – потому что Марианне не нравился мой интерес к жизни Лёвшиной, а особенно то, что я приняла её сторону.
Так или иначе, но помогать мне она не отказывалась и даже вспомнила ещё кое-что интересное. Оказывается, уже после смерти К.К. в музей принесли ещё одну посылку из Хабаровска – «для архива, которого не было». Это был уже не крапивный мешок, а жестяная коробка из-под чая, где лежало с десяток пожелтевших конвертов и тетрадка с записями на французском языке. «Я, как сейчас помню, отдала их твоему папе», – сказала Марианна.