Жёлтый портфель с синим мешком, привязанным к ручке, лежал на стуле в директорском кабинете. Оказалось, пока я гуляла с Мариной (она-то, наверное, уже сделала уроки и теперь пьёт молоко с булочкой), мой портфель нашла в кустах какая-то женщина и решила, что ребёнка похитили преступники. Женщина побежала с моими вещами в милицию, оттуда позвонили в школу и домой. Директор уже набирал рабочий номер мамы, когда явились мы с Димкой.
– Надеюсь, Ксеня, ты сделала правильные выводы, – сказал директор на прощание.
Брат довёл меня до порога и пошёл гулять. А я долго сидела в пустой квартире одна, пока не пришли мама с папой. У меня глаза сильно чесались от слёз, а родители уже обо всём знали: встретили по дороге маму Лены Елизаровой – их квартира в соседнем доме. Она выложила им историю с портфелем, а от себя ещё добавила: слава богу, всё обошлось, потому что по городу ходит маньяк и в парке Маяковского третьего дня опять нашли мёртвую девушку…
– А кто такой маньяк? – спросила я брата, но он ничего не ответил. Видимо, и сам не знал. А у родителей мы спрашивать не решились.
Мама ругала меня за портфель, а папа обнимал и гладил по голове. Когда я уже легла спать, он пришёл в детскую и спросил, почему я всё-таки оставила свои вещи в кустах. Я рассказала ему про Марину.
– Она не очень хороший друг, – заметил папа. – Бросила тебя одну и даже не побеспокоилась узнать потом, всё ли у тебя в порядке.
У меня защипало в носу, как от фанты. Это такой оранжевый порошок, который надо разводить водой, Варины родители привезли в прошлом году из Таллина. Папа поцеловал мне руку, как взрослой (я этого ужасно не люблю), и ушёл из детской. А я, засыпая, представляла себе, как завтра после уроков Марина спросит:
– Пойдём домой вместе?
И тогда я отвечу ей:
– Нет, Марина, нет!
Александр Сергеевич не Пушкин и другие
Полтава, январь 1894 г.
Вчера была целая история с моим дневником: я забыла его на столе, и Геничка почему-то решила, что может прочесть в нём, как если бы он был её собственный. Лёля сказал, что это нечестно, но Геничка всё равно сунула нос в мои записи и потом дразнила, что я воображаю себя сочинительницей! Но я никем себя не воображаю! Мама пришла узнать, почему мы шумим, и рассудила, что Геня не должна читать чужих дневников, ведь это всё равно что вскрывать письма, которые тебе не предназначены. Геня была вся красная от стыда и принуждённо просила у меня прощения. Но я на неё не слишком сержусь, скорее на себя: вольно ж было забывать дневник на столе! Больше я таких ошибок не сделаю.