— Хочется подойти к этой компании, рассказать, как сидел в Яновском лагере, как действовал там конвейер смерти, — шепчет сквозь зубы Якоб.
— И крайне удивишь палача из Освенцима, — замечает Данута.
— …Тем, что остались в живых, — дополняет Юрген. — Эти бандиты исправят оплошность фашистов.
— Не забывай, зачем мы пришли! — напоминает Данута.
Они правы! Надо взять себя в руки и слушать! Якоб медленно потягивает холодное пиво.
— Очень сожалею, что из-за запрещения властей мне так и не удалось организовать Освенцимский конгресс, — заявляет новый оратор. — Запросто доказали бы, что в третьем рейхе славян и евреев не уничтожали в газовых камерах. В Освенциме, как и в других лагерях, газовые камеры предназначались только для дезинфекции. Мы должны раз и навсегда покончить с бессовестной ложью, отвоевать у коммунистов улицы наших городов, изгнать длинноволосых и курчавых политиков, оскорбляющих подлинных немцев. Мы решительно выступаем против большевизации Германии, мы выступаем за восстановление германского рейха. Мы требуем наказания изменников родины, так называемых борцов Сопротивления, мы требуем: свободу Рудольфу Гессу!
— Кто это? — выясняет Данута.
— Председатель «Боевого союза немецких солдат» и глава этого сборища Эрвин Шенборн, — сообщает Юрген. — Недавно заявил: «Мы были национал-социалистами, мы ими и останемся».
Когда поднялся коренастый усач Карл Гейнц Гофман, ему зааплодировали прежде чем он начал говорить.
— Я — расист, это моя вера! — заявляет под новый грохот аплодисментов. — Более того, не скрываю, что мне всегда импонировал Адольф Гитлер. Почему? Думаю, вы, друзья, это знаете и меня вполне понимаете. Это о прошлом, теперь о будущем. Наше будущее вижу в военно-спортивных группах, они охватят всю молодую Германию. Чтобы с нами считались внутри и вне государства, мы снова должны быть сильными. С бесперспективным парламентаризмом надо раз и навсегда покончить. Как это сделать? Вы знаете! Кто не знает, приезжайте в мое имение, посмотрите, как тренируются мои парни.
Раскланялся Гофман и сел, опять сорвав оглушительные аплодисменты.
— Слово уважаемому издателю Герхарду Опитцу, — объявляет Шенборн.
— Говорят, был начальником штурмовиков в оккупированной Варшаве, — сообщает Юрген.
— Если мы желаем, чтобы наше движение вновь охватило всех немцев, надо учиться у коммунистов, как мы это делали в тридцатые годы, — хитро подмигивает своим слушателям Опитц. — Мы тогда переписывали их песни, организовывали манифестации с морем знамен, а все это мы подсмотрели у них. Теперь мы должны тоже организовать марши мира, иначе немцы за нами не пойдут. Но мы должны требовать справедливого мира — с возвращением всех немецких земель в лоно матери-родины. Мы должны своими идеями охватить бундесвер. Солдаты восьмидесятых годов должны знать, что их деды, отцы — солдаты сорок пятого года — не бросили оружие, только припрятали. Настало время объединить оружие сороковых и восьмидесятых годов, и тогда германские солдаты мира снова промаршируют через Бранденбургские ворота.