— Возможно, возможно, господа, — прокурор Приштнер снова беспристрастен и строг. — Прошу вас представить ходатайство, все же ходатайство, ибо выше закона в нашей республике нет никого. В ходатайстве подробно укажите, кого просите допросить по поводу уголовно наказуемых деяний Фридриха Гайне, где проживают свидетели, о чем они могут показать и откуда вам об этом известно. Все, что может послужить объективному выяснению истины, будет проверено. Ходатайство передадите секретарю.
— Хорошо, господин прокурор, мы представим вам перечень вопросов, подлежащих проверке, и список лиц, которые должны быть допрошены, — сообщает Данута. — Разрешите перейти к вопросам, связанным с состоявшимся в вашем городе судебным процессом над шестнадцатью эсэсовцами Яновского лагеря.
— Я не любитель давать интервью, но не хочу усугублять превратное мнение о деятельности нашего правосудия. Надеюсь, господа не будут злоупотреблять моим временем. Итак, слушаю вас?
— Мы внимательно изучили газеты, издававшиеся во время процесса и после него, и не нашли репортажей из зала суда. Неужели суд над участниками уничтожения двухсот тысяч ни в чем не повинных людей не представляет интереса для немецких читателей?
— Сам был удивлен такой ситуацией, — доверительно сообщил Приштнер. — Однако ваш вопрос не по адресу. Не знаю, как в вашей стране, в ФРГ пресса свободна, редакторы сами определяют круг тем своих газет и журналов.
— Ив этом кругу нет места для сотен тысяч женщин, детей, стариков, уничтоженных немецкими гражданами?
— Это уже не вопрос, а тема для будущего репортажа о поездке в нашу республику, — констатирует Приштнер. — У госпожи Лещинской есть еще вопросы?
— Есть, — невозмутимо сообщает Данута. — Подсудимые были изобличены в том, что участвовали в массовых убийствах, господину прокурору это известно лучше, чем нам. Двое подсудимых приговорены к двухлетнему наказанию, остальным зачли в срок наказания нахождение под стражей во время следствия и тут же, в зале суда, освободили. Соответствуют ли, по мнению господина прокурора, такие наказания тяжести совершенных преступлений?
— Правильно ли Адольф Эйхман был приговорен к смертной казни? — не отвечая на вопрос, спрашивает Приштнер.
— А у вас есть сомнения на сей счет? — язвительно интересуется Данута.
— Сомнений нет, — отрезает Приштнер. — Очевидно, так же были бы покараны Гитлер и Гиммлер, окажись они на скамье подсудимых. Если я вас правильно понял, такое же наказание должны нести все служащие концлагерей, от коменданта до простого охранника. Где же индивидуализация наказания, где критерии вины и ответственности? И нужен ли суд для того, чтобы штамповать одинаковую для всех кару. Такое, господа, правосудие не для Европы, скорее для времен Чингисхана или… Умолкаю, мне не положено вдаваться в полемику.