— Вы второй раз упомянули о пайках. О каких пайках идет речь?
— Ежедневно полагались баланда и хлеб. По количеству пленных со склада выделялись продукты.
— Вы подтверждаете? — спрашивает Харитоненко у Голюка.
— Какой склад! — снова входит Голюк в кошмар Цитадели. — В лютый холод около башни смерти лежали кучи мерзлой картошки и свеклы. Оттуда и брали для приготовления баланды. Мне приходилось видеть, как умирающие с голоду военнопленные набрасывались на картофель, а немцы-конвоиры за это расстреливали, полицейские избивали дубинками. Не раз видел, как Якушев, избивая людей, приговаривал: «Сталин пусть кормит! Сталин пусть кормит!» А однажды в февральский мороз Якушев приказал в наказание раздеть одного пленного и голым привязать к стене. Быстро отмучился…
— Якушев, верно показал свидетель?
— Врет, все врет. Мстит за то, что указал на его халатное отношение к службе.
— А кучи мерзлого картофеля были в лагере?
— Склад был маленький, поэтому на лагерном дворе лежал в кучах картофель. К продуктам я не имел отношения, для этого были заведующий складом и немецкий офицер, ведавший снабжением.
— За то, что военнопленные брали из куч картофель, их наказывали?
— Голюк о немцах рассказал правильно, они даже расстреливали тех, кто брал картошку. И нам приказывали бить. Я приказ выполнял, но бил не больно, ладонью.
— В чем же вы не согласны со свидетелем Голюком?
— А как я могу согласиться, когда он нагло заявляет, что я бил палкой и высказывался о Сталине? Да еще приплел какого-то голого. Сами подумайте, как можно голого привязать к каменной стене?
— Как можно! — с болью повторяет Голюк. — Вы же, господин комендант, отлично знаете, как это делалось. Неужели забыли тот крюк, к которому подвешивали?
— Немцы так вешали, — подтверждает Якушев, будто и не задавал свой вопрос. — Я к этому месту и близко не подходил.
— Имеются ли вопросы друг к другу? — спрашивает в заключение Харитоненко.
— Вопросов нет. Пусть свидетель Голюк перестанет говорить неправду, — заявляет Якушев.
— Некому задавать вопросы, — махнул рукой Никифор Григорьевич.
Растянулся Якушев на тюремной койке. Не берет сон. Даже с некоторым удовлетворением думает о том, что гражданин следователь опоздал: жизнь в основном уже прожита. И все равно помирать неохота. Только бы не шлепнули, а на Колыме поработать можно. За полицию не дадут пулю. Вон Шерстогубов уже на свободе, а мокрых дел у него было по уши. Если же докопаются до гестаповской службы — амба! Не должны докопаться: Крук убит партизанами, в гестапо имел дело только с оберштурмфюрером Шенбахом. Этот уже тогда был немолод, скорее всего сдох. Как знать… Считал, что лагерь давно похоронен, а между тем нашлись… Может, и по тем делам остались свидетели?..