Каждое утро петлюровцев выводят на прогулку. Они ходят строем по соседним улицам и поют песни. Какую песню они запели сейчас?
Ага, эту песню я знаю!
Петлюровцы поют:
Ми гайдамаки,
Ми Bci однаки…
Оська прислушался и сказал со злостью:
— Какие они, к черту, гайдамаки! Разве гайдамаки когда-нибудь бедных людей обижали? Они воры, бандиты, а не гайдамаки! — Помолчав, Оська добавил горячо — И с пилсудчиками дружат. Продались им с потрохами. Даже на вагонах у них написано: «Пилсудский купил Петлюру!..»[3]
Оська прав. Я сам видел эти надписи, когда ходил на вокзал. Петлюровцы воры, а не гайдамаки. И хоть называют они себя гайдамаками, — это чистейшая брехня.
По нашему переулку пастух гонит на пастбище коров. Позвякивают бубенцы под их отвислыми шеями. Одна из коров ревет протяжно и тоскливо.
Еще совсем рано — часов шесть, не больше. Открыв калитку, мы бежим на огород. Подбежав к заветной тыкве, переворачиваем ее. Тыкву никто не трогал. Места пореза теперь едва заметны — они даже как будто зарастают. Кое-где вдоль линий пореза проступили капельки похожего на вишневый клей желтоватого сока.
Облегченно вздохнув, мы укладываем тыкву в прежнее положение и возвращаемся во двор. В комнату идти неохота: все ведь там разбросано и опрокинуто. Взбираемся на чердак крольчатника и, зарывшись в кучу старого пахучего сена, засыпаем.
В полдень, стуча вилами по дощатой стенке сарая, тетушка будит нас.
Умываемся на кухне и, войдя в спальню, видим, что для нас уже приготовлена еда. Большими деревянными ложками едим молодой вареный картофель, облитый простоквашей. Тетушка сидит на кровати и зашивает подушки. Гусиные пушинки белеют в ее волосах. Окна раскрыты на улицу. В одно из них залетает крупная черная муха. Жужжа, она кружит над столом.
…Возле Успенской церкви зацокали копыта лошади. Все ближе и ближе. Кто-то скачет вниз по Крутому переулку. Кто это? Надо посмотреть! Не доев картофель, подбегаем к окнам. Перед нами галопом на сером в яблоках коне проскакивает Марко. Карабин подпрыгивает у него за плечами, бархатная китыця развевается по ветру. Марко сгорбился от сильной скачки и припал к луке седла. Проскакав мимо наших ворот, Марко круто остановил лошадь у ворот своего дома, открыл ворота, снова сел на лошадь и поскакал по двору к палисаднику. Залаял рыжий пес Куцый, встревоженный появлением всадника, но потом сразу замолк. Захлопали двери в доме Гржибовских. Доносятся чьи-то отрывистые, возбужденные голоса, плач. Кто-то закричал:
— Скорее!
Прислушиваясь, не спеша доедаем картофель; тарелки пустеют. Вдруг снова лошадиный топот. Лошадь проносится под забором и, выскочив, звенит на улице подковами.