Кончалась лекция, водоворот рванувших к дверям студентов выносил и Ксению. Где-то слышался Милкин вопль:
— Сумасшедшие! Сенечка, ты жива?!
Но Ксении не до Милкиных воплей — ее зеленоглазик имеет обыкновение, выйдя, остановиться тут же, у дверей, так что Ксению проносит в каком-нибудь шаге от него, и даже нельзя разглядеть в темном коридоре, ее ли он ждет, на нее ли смотрит. Тянет пройти совсем вплотную к нему — тем бешенее она упирается, даже локтями начинает распихивать галдящий поток.
На семинарах, когда Ким уже где-то в другой аудитории, наступает похмелье: нужно быстренько прочесть, что не успела дома, решить задачки, а хочется одного — вспоминать его: во тьме коридора, совсем рядом. И — семинар, и балдеж, и неодолимые скука, дремота. Уснешь, если не отвлечься, не рассматривать, например, девчонок из группы. Рыжеватые, каштановые кудри Аси, которыми она то встряхивает, то запускает в них пятерню, ее заячий рот, мальчишескую фигурку. Бэлку — круглое, чуть пухлое лицо, беленькие брови, светлая коронка волос, вся ее упругая выгнутость, откинутость назад, особенно заметная рядом с сутуловатостью Аськи. Красотку их группы — Инку: серые глаза слепо расширены, золотые кудри рассыпаны по плечам, и странно подергивается, шевелится красивый мягкий рот.
Ксения разглядывает девчонок так часто и так пристально, что даже сквозь мысли движутся эти привычные лица. Сквозь мысли о зеленоглазом пятнастике, который так далек, словно не в другой аудитории, а на другом конце света.
Поднятый преподавателем с места, заумно развивает какую-то мысль кудрявый, приземистый, кривоногий Заказкин, лихой разведчик в недавнем прошлом. На заднем столе дуются в «балду» Зимин и Крутовертов. Будь в их группе поменьше демобилизованных, возможно, и не было бы этой тоски, было бы на ком, кроме девчонок, взгляду остановиться. А эти — не мальчишки, а дяди уже — так старательны, что, кажется, надень на них юбки, и не заметят, не обратят внимания. Она их уважает, почитает, но совершенно невероятно в них влюбиться. Лучше бы она попала в группу, где больше сверстников.
В школе Ксении казалось, что школьная жизнь — несущественная, неглавная, подготовительная, что поступит она в институт — и начнется наконец жизнь подлинная, приносящая каждый день открытия. И вот Ксения уже второй год студентка, прошел первый страх вылететь из института, завалить стипендию, но вместе с этим страхом прошла и надежда — не сегодня так завтра узнать что-то главное, чего нигде, кроме института, узнать невозможно. Прошла надежда встретить каких-то особенных людей. Жизнь течет еще более призрачная, еще более ненастоящая, чем в школе. И если что-то Ксения и узнает, то только вопреки тому, чем должна заниматься, только урывая время у занятий, только читая то одни, то другие книги. Когда бы не статистика и не история политучений, мозги ее совершенно заплесневели бы в институте. И, не понукай ее самолюбие, давно бы уже, наверное, ходила в двоечницах.