Поэтому однажды, желая спасти юного нелегала-чекиста в Париже, работавшего против кутеповцев, Штирлиц, выслушав пылкого графа Граевского, когда тот прибежал к нему с сообщением, что красный обложен компрометирующими материалами и что перевербовать его - дело дня, пустяк и тьфу, усмешливо сказал:
- Лапочка моя, это не вы его перевербуете, а он вас заагентурит. Компрометирующими материалами, так же как и деньгами, не вербуют, а если и вербуют - то кретинов, абсолютно ненужных мало-мальски уважающей себя разведке.
- А как же, по-вашему, следует вербовать? Как и чем? - удивился граф.
- Умом, - ответил Штирлиц. - Умом, идеей и волей. Человек - это великое явление, и рассматривать его должно в целом: стар - молод, красив уродлив, талантлив - усидчив, блестящ - скромен... Деньги, бабы, компрометирующие материалы - сие чепуха и суета, всяческая суета. Иной бабник - кремень, и ключ к нему подобрать невозможно, а другой правоверный сухарь - страдает постыдным пороком, - так он, считайте, ваш. Идти надо от добра и зла, от категорий глобальных, а не от привычно-хрестоматийных исследований. Причем идею, добро, зло каждый возраст принимает по-своему, с оттенками, - вот где собака зарыта. Так что плюньте вы на этого красного павиана. Если он так открыто вам подставился, отойдите в сторону. Тут вашего труда нет, здесь видна его преажурнейшая работа, поверьте. Зрите в корень, граф, только в корень...
"Завтра мне надо будет приглядеться к хвосту внимательно, - сказал себе Штирлиц, - надо мне посмотреть ему в лицо - там решим. Не нравится мне все это. Как в плохом детективе. Ах, Господи, Господи, писатели вы мои милые, какую муру вы все несете - хреновина с морковиной, как говаривал Спиридон Дионисьевич Меркулов, последний премьер белой России".
Коля шел по другой стороне, стараясь не попадаться на глаза эсэсовцу, что вышагивал впереди. Тот уходил все дальше и дальше от центра, петлял по маленьким улочкам, и тревога Коли росла с каждым часом.
"Где ж его стрелять-то? - думал он. - Сволочь, ходит там, где гарнизоны или проходных дворов нет. Неужели почуял? Не должен. Он ни разу не оборачивался, а в ресторане я сидел в другом зале".
Часа в два ночи, когда луна стала яркой, зыбкой и очень близкой к притихшей, настороженной земле, Штирлиц свернул за угол и вжался в стену дома. Он слышал, как его преследователь, стараясь ступать на мысках, торопился за ним и перебегал улицу, чтобы сократить расстояние.
"Точно. Он водит меня, - понял Штирлиц. - Тут надо все выяснить: по-моему, этот тип не от Шверера. Поглядим в лицо. Всегда надо успеть посмотреть в лицо тому, кто идет следом за тобой ночью по городу".