Включены прожекторы. В их мертвом свете все мы выглядим какими-то зловещими персонажами из забытых детских сказок - в полосатых каторжных костюмах, бритые, босые на растаявшем снегу. И кровь, которая у всех нас сейчас на лицах, не кажется красной. Сейчас она черная, будто лак, которым обрабатывают дерево.
Утром я сижу в кабинете у Пал Палыча. Его нет. На его месте сейчас сидит Василий Иванович и сосредоточенно грызет ногти. Изредка он лениво задает мне вопросы вроде "У тебя зуб мудрости болел когда-нибудь?" или "Ты от изжоги не пробовал настой чаги?". Я отвечаю после долгих пауз, обдумывая, нет ли какого подвоха. Иногда Василий Иванович прерывисто вздыхает, трогает свой пульс и, поджав губы, досадливо и с затаенным страхом покачивает головой.
- Пил вчера много, - говорит он, - а давление высокое. Особенно нижнее давление. Скачет, падла, то вверх, то вниз. А наши коновалы ничего, кроме триппера, лечить не могут. Нельзя пить, нельзя.
Он неторопливо осмотрел обгрызенные ногти, потер их о лацкан своего пиджака и сказал:
- Вот такие пироги, товарищ Степан Богданов.
Видно, у меня резко изменилось лицо, потому что Василий Иванович расхохотался так громко и весело, так заразительно и беззаботно, будто ничего смешнее и занятнее он в своей жизни не видел.
- Что? Шахту "Мария" вспомнил, Степанушка? - окликнул меня с порога веселый, улыбчивый Пал Палыч.
"Все, - очень спокойно понял я. - Теперь все. Они получили на меня данные с шахты. Значит, дня через два вздернут. Хотя, может, не через два, а через три - шахта "Мария" в районе Аахена, пока-то меня туда переправят".
- А ты сколько мук принял, дура, - продолжает за меня вошедший Пал Палыч. - Смысл был?
- Был, был, - отвечает за меня Василий Иванович, - ему так морально спокойней, перед собой он красиво выглядел, как циркач под куполом. Ну как, теперь будешь продолжать в прятки играть? Снова молчишь? У нас деньги на транспортные расходы есть, мы тебя живо туда доставим. Молчи не молчи там тебя сразу признают.
- Чего вам надо от меня?
- Не "чего", а "что". Нехорошо, актер, культурный человек, а, как говорится, падежов не знаешь.
Меня словно тазом по голове стукнули - все зазвенело, заухало, зарычало. Откуда ж они про актера-то? Этого даже в лагере, на шахте "Мария", нигде в делах не было.
- Не таращь, не таращь зенки-то, - улыбается Пал Палыч, - мы теперь все-все про тебя знаем, подследственный.
- Ну вот что, хватит куражиться, - заключает Василий Иванович, - теперь ты сам у себя в руках: хочешь жить - живи, надоело - молчи. Нас ты больше не интересуешь, ты нам теперь, как голенький, понятен. Придется тебе, если хочешь жить, выступить перед микрофоном под тем именем, которое тебе даст гестапо, твой тамошний следователь; расскажешь про чекистское житье-бытье и объяснишь доблестным красным воинам, что ты решил сбросить чекистскую хламиду и поменять ее на форму русской освободительной армии генерал-лейтенанта Власова. Понял мою мысль?