Муха аж присвистнул:
- Ты с ума сошла? Это ж сто километров!
- Ну и что?
- Ты границу переходила?
- Какую?
- Рейха и генерал-губернаторства...
- Я под проволокой пролезала, но я не думала, что там граница.
- За два дня отмахала сотню верст?
- Ну и что?
- Свежо преданьице.
- Ты не верил, что я карту найду?
- Молодец, - сказал Муха, - если так - молодец. Там же патрулей до черта, как ты сквозь них прошмыгнула? Шифры где? Там?
- Конечно.
- Опиши - где.
- Ты не найдешь один.
- Найду.
- Не найдешь, Андрюша. Там сухой камыш, там только я найду.
- Ладно, пошли домой. Буду думать, где лошадей достать. Вообще-то, на машине б хорошо: за три часа можно подъехать к границе. А как переносить? Если там камыши, значит, болотина есть. Как вынесем все?
- По моему следу вынесем - где я прошла. Я проведу, Андрюш, я вожу хорошо, по-сибирски.
Возвращались в Рыбны напрямик, по солнцу. Через час глаза резануло острым, белым высветом. Аня улыбнулась, а Муха замер на месте как вкопанный - испугался чего-то.
- Это вода. Озеро, наверное, свет стоячий - видишь...
Через пять минут они подошли к озерку. Заросшее кустарником и низкими синими сосенками, оно было тихое, вблизи - черное, а не ярко-светлое, каким показалось издали.
- Андрюш, ты иди влево, а я здесь выкупаюсь, ладно?
- Может, дома баньку затопим? Тут бани хорошие, с паром, медком поддают.
- Нет, я поплавать хочу, - ответила Аня, - я быстро, ты иди, подожди меня.
Муха сел на теплую высокую пахучую траву и стал снова разглядывать букет желто-белых ромашек. Потом он увидел Аню посредине озера: она плыла быстрыми, мужскими саженками. Руки она выбрасывала далеко перед собой, и Муха,
охолодев, понял, что плывет она голая.
"Черт с ним, - подумал он, чувствуя, как кровь разом прилила к лицу, попытка - не пытка".
Муха поднялся и пошел к тому месту, где он оставил Аню. Он шел, прижимая к себе букет. Он пришел туда как раз в ту минуту, когда девушка выходила из воды. Она подошла к платью, лежавшему на мелком, желтом песке, и в это время из кустов вышел Муха. Он шагнул к девушке, бросил под ноги букет и обнял Аню. Он обнял ее сильно и грубо - одной рукой притиснул к себе, а второй сжал грудь, повалил на траву.
- Я один, один, один, - шептал он, прижимая ее к земле, - я все время один... Ну, не мучай, пусти... Пусти. Не мучай.
- Не надо, Андрюшенька, - тихо, спокойно ответила Аня, - я понимаю, как тебе трудно, только не надо начерно жить.
Если б она закричала, или стала вырываться, или начала б царапать его лицо, он бы ослеп и не совладал с собой. Но этот ее тихий, спокойный голос вошел в него с какой-то тягучей, отчаянный, забытой болью. Он шумно выдохнул и повернулся на спину.