— Говорят, Марфа Максимовна была красавица?
— Я тогда в этом, наверное, не очень разбирался. Знаю только, что была очень привлекательная. Пышной свадьбы у нас, как кто-то из мемуаристов написал, не было. Приехал я в очередной раз из Ленинграда, где учился, это был 1947 год, сказал отцу:
— Хочу жениться.
Он рассмеялся:
— Подумаешь, секрет открыл!
А Светлана Аллилуева почему-то восстала против нашей свадьбы. У них с Марфой, хоть они раньше и дружили крепко, из-за этого наступило охлаждение. Не знаю, почему…
(Здесь Серго Берия лукавит: в «ближнем круге» все знали, что Светлана неравнодушна к чернобровому красавцу Серго. Не потому ли и «восстала»? И будто бы незадолго до смерти Сталина (Светлана тогда была замужем за Юрием Ждановым, но уже успела разочароваться и в этом союзе) шла речь о бракосочетании детей двух главных лиц в СССР — Сталина и Берии. Вполне возможно, оба политика хотели таким образом упрочить свое положение. Впрочем, «проект» по каким-то причинам реализован не был).
— А дальше что было?
— Выпили мы у Марфы дома шампанского. Я ее забрал, и пошли к нам. У меня дома тоже отметили событие всей семьей. Вот и все. Назавтра зарегистрировались. Нам помогли сделать это так быстро. Как я потом узнал, оказывается, это долгая история: ждать регистрации надо было чуть ли не месяц. Но у меня никогда не было времени.
— Дети расспрашивали вас о деде?
— Они как-то меня берегли. Хотя я знаю, и им досталось.
— Вы были женаты еще раз?
— Нет. Но был у меня, был очень большой друг — когда-то весьма известная в Ленинграде балерина Кириллова. Это интересная история: ребята сами мне ее привели. Мы были и раньше знакомы, она дружила с матерью Марфы, ребятам нравилась… И вот — взяли и привели. Она переехала в Киев и разделила со мной мою судьбу. Почти десять лет, как ее уже нет в живых — после чернобыльской катастрофы сгорела за два месяца…
— Когда вам было страшно жить?
— За себя — никогда. Я видел столько страданий и смертей…
— А шрам на лице — из тюрьмы? Пытка?
— Да. Было один раз. Потом неделями не давали спать, а это ужаснее любой пытки. Страшно же было за семью, когда сидел в тюрьме. До сих пор физически помню этот ужас… А когда вывели на расстрел, ничего не испытал, даже испуга не было. Одна злость на солдат: вас же самих, как котят, вот так же перестреляют! Это и есть шок.
— О чем вы сейчас говорите шепотом?
— Шепотом — никогда и ни о чем. О вещах, которых не приемлю, не кричу на улице, но среди товарищей четко и однозначно излагаю свою позицию, зная, что она будет доведена до всех инстанций.