Сообщники нашли место в лесу, с собой прихватили керосин, вырыли яму, мужчину уложили первым, пытались поджечь. От этой попытки на трупе остались буро-коричневые корки на руках и ногах, такой вид приобрели ожоги после полутора месяцев в земле.
Убить молодой человек решил за квартиру, машину с гаражом и деньги. Квартиру, машину и гараж благородно пришлось бы делить на двоих – брата и сестру, по-другому с наследством просто не получалось, права у детей равные, завещания не было. Деньги без раздумий братец забрал себе. После оказалось, что он убил приемных родителей за пятьдесят шесть тысяч рублей. Все, что хранилось дома. Других сбережений, на карточках или в банке, у убитых не было. Мужчина на тот момент не работал, неудачный период, никак не мог устроиться заново, а женщина тянула всех. По словам следователя, убийцу сумма не очень расстроила, по десятке он раздал подельникам, а тридцать шесть оставил себе, на них жил какое-то время, конечно, хватило ненадолго. Машину вскоре он прятать перестал. Катался по городу, не задумываясь и не боясь, что ее ищут. Сестра лежала в больнице, к ней не ходил, несмотря на всю заявленную любовь, наслаждался одиночеством в квартире, на шлевке джинсов носил, не таясь, брелок с ключами от машины и гаража, который снял с убитого приемного отца. Девочка, к сожалению, не выжила после падения, умерла в больнице, так и не узнав последние новости про семью.
Авторитет судебной медицины в народе и среди сотрудников следствия очень велик. В работе я часто сталкиваюсь с заявлениями следователей: «Прокурор сказал с вами поговорить, как вы скажете, так и будет». Им я объясняю, что судебная медицина – не точная наука, ей нужно множество признаков, интуиция экспертов, взаимосвязь со следствием, сопоставление найденных при исследовании трупа особенностей с объективными обстоятельствами. И именно на объективные показания нужно опираться, даже если они не сходятся с судебно-медицинскими данными. Я знаю многих коллег, которые умеют видеть и интерпретировать случаи определенно, только с одной точки зрения и никак больше. Я этим приемом не владею, вижу несколько вариантов, на вопросы следствия, конечно, стараюсь отвечать конкретно, но в уме держу и другие возможности, как все могло быть. Мне, наоборот, хочется рассказать всем про неоднозначность судебной медицины, я воспринимаю экспертизу именно так и чем дольше работаю, тем меньше понимаю, тем меньше уверенности в собственных выводах.
В институте я считала судебную медицину наукой, не допускающей толкований и разночтений, но даже на лекциях нам рассказывали много баек и казусов, и со временем я стала просчитывать разные возможности. Моя неуверенность эволюционировала постепенно. Впервые я засомневалась непосредственно в танатологии: на разночтения в трупных явлениях, в давности наступления смерти наталкиваешься часто. Оставалась надежда на лабораторные исследования, но и она быстро расшаталась.