Между тем это чрезвычайно кустарный подход к делу»[552]. Фадеев разъясняет всемирно-историческое значение таких явлений нашего общества, как социалистическое соревнование и ударничество, и, говорит он, показать все это в литературе нелегко, «нелегко потому, что понимание этой нашей исторической коммунистической правды необходимо связать с осмыслением в свете марксистско-ленинского мировоззрения не только нашей собственной деятельности, нашей практики, но и всей предыдущей истории человечества и нашего будущего»[553]. Он отстаивает большое искусство, которому враждебны кустарничество и спешка.
Не так просто было убедить Авербаха, хотевшего доказать свою силу и власть над всей писательской организацией, которая по одной его команде, думалось ему, готова создать за две недели любые повести и романы. И все-таки под влиянием Фадеева Авербах вынужден был заявить на 5-м пленуме РАПП в декабре 1931 года: «Лозунг «Магнитострой литературы» требует величайшей работы над качеством, требует величайшего внимания к качеству. Он направлен против вульгарной и поверхностной спешки»[554]. Насколько Авербах был непоследователен и несамокритичен, видно хотя бы из того факта, который нам уже известен: в марте 1932 года он обвинил всю Московскую пролетарскую писательскую организацию в политическом банкротстве за то, что она не создала требуемых повестей и романов, чем практически подтвердил справедливость своих же слов о вреде «вульгарной и поверхностной спешки».
Фадеев был глубоко прав в вопросе о показе героев труда. Но он не смог приостановить поток решений секретариата РАПП, которые несколько месяцев будоражили и терроризировали всю организацию. У него не хватило решимости на сентябрьском пленуме РАПП назвать Авербаха виновником «кустарного подхода к делу». Он приписал эту вину одному Безыменскому, «который призывал РАПП «мобилизоваться». Но никому так хорошо не было известно, как Фадееву, что с Безыменским секретариат мало считался. Призывал же РАПП «мобилизоваться» не кто иной, как Авербах. Но, как мы видим из его письма Серафимовичу, Фадеев ценил и уважал Авербаха и не хотел подрывать его авторитет.
Руководители РАПП оказались в смешном положении перед лицом всей советской литературы и перед жизнью. В то время как они вынуждены были признать банкротство своей организации в осуществлении лозунга «О показе героев труда», наша литература, в том числе и пролетарская, начала художественное познание современника. «Соть» (1930 г.) и «Скутаревский» (1932 г.) Л. Леонова, «Гидроцентраль» (1931 г.) М. Шагинян, «Время, вперед!» (1932 г.) В. Катаева, «Кара-Бугаз» (1932 г.) К. Паустовского, «Поднятая целина» (1932 г.) М. Шолохова, «Бруски» Ф. Панферова, «Станица» (1930 г.) и «Разбег» (1931 г.) В. Ставского, «Энергия» (1932 г.) Ф. Гладкова, «Как закалялась сталь» (1932 г.) Н. Островского – все это были значительные произведения, в которых с разной степенью художественности, но уже глубоко шло познание характера современника – строителя социализма. Рапповцы не видели этого всеобщего подъема нашей литературы, ее штурма современной темы. Они вырывали из этого бурного и единого потока отдельные произведения пролетарских писателей, вроде «Ведущей оси» В. Ильенкова, и замыкались в бесполезных спорах о нем. Отсюда проистекала их паника перед развивающейся жизнью, а это, в свою очередь, бросало их еще в большие крайности при оценках литературного процесса.