В романе Фадеева «Разгром» есть эпизод, где удивительно тонко и глубоко передан сложнейший путь мальчика из мелкобуржуазной среды к революции. «Но неужели и я когда-нибудь был такой или похожий?» – думал Левинсон, мысленно возвращаясь к Мечику. И он пытался себя представить таким, каким он был в детстве, ранней юности, но это давалось ему с трудом: слишком прочно и глубоко залегли – и слишком значительны для него были – напластования последующих лет, когда он был уже тем Левинсоном. которого все знали именно как Левмнсона, как человека, всегда идущего во главе.
Он только и мог вспомнить старинную семейную фотографию, где тщедушный еврейский мальчик – в черной курточке, с большими наивными глазами – глядел с удивлением, недетским упорством в то место, откуда, как ему сказали тогда, должна была вылететь красивая птичка. Она так и не вылетела, и помнится, он чуть не заплакал от разочарования, но как много понадобилось еще таких разочарований, чтобы окончательно убедиться в том, что «так не бывает» (разрядка наша. – С.Ш.).
И когда он действительно убедился в этом, он понял, какой неисчислимый вред приносят людям лживые басни о красивых птичках – о птичках, которые должны откуда-то вылететь и которых многие бесплодно ожидают всю свою жизнь… Нет, он больше не нуждается в них! Он беспощадно задавил в себе бездейственную, сладкую тоску по ним – все, что осталось в наследство от ущемленных поколений, воспитанных на лживых баснях о красивых птичках! «Видеть все так, как оно есть, – для того, чтобы изменять то, что есть, приближать то, что рождается и должно быть», – вот к какой – самой простой и самой нелегкой – мудрости пришел Левинсон»[167].
Эта самая нелегкая и простая мудрость доставалась передовым людям той поры с годами подпольной революционной деятельности, преследований и каторги да партизанской народной борьбы. Такого жизненного опыта у Авербаха не было, и станет он заимствовать всякие «мудрости» у других, меняя их и не имея своей выстраданной мудрости. Волею случайностей поднятый на руководящие вершины, он без всяких на то оснований возомнит себя «вождем» всего пролетарского литературного движения.
Ни глубокого понимания революционного учения, ни прямого знания истории литературы и понимания ее специфики, ни подлинного знакомства с народной жизнью у Л. Авербаха не было, и отсюда проистекали все его заблуждения, принесшие много вреда развитию советской литературы.
Если сравнить уровень понимания Авербахом жизни, революции, задач искусства с уровнем их понимания попутчиками, которых он третировал как врагов революции до последнего момента существования РАПП – до 1932 года, – А. Толстого, С. Сергеева-Ценского, М. Пришвина – то это сравнение окажется не в пользу Авербаха. Именно он, Авербах, был самым далеким попутчиком революции (а вместе с тем он с апломбом поучал самого Горького и осмелился это сделать даже в 1928 году, в момент приезда Горького на родину, в момент всенародной торжественной встречи великого пролетарского писателя).