Всякому французу или бельгийцу, которого я видел, а таковые у меня бывали (но все это были маленькие люди), я говорил перед их отъездом во Францию: «Вы видите, что творится, и Вы видите, что делает Ваше правительство». – «Да, Вы правы, правительство наше будет потом жалеть, но будет поздно». Они, живя на Украине, прекрасно видели ошибку своих соотечественников.
Сведения о недовольствии среди крайних левых украинских партий все более и более ясно вырисовывали картину готовящегося восстания. В это же самое время Раковский со своими делегатами, прибывшими в Киев для заключения мирных переговоров, вел самую энергичную большевистскую агитацию. В течение целого лета я говорил немцам неоднократно о том, что из этих мирных переговоров ничего путного выйти не может, что вопрос вовсе для всей этой компании не в том, чтобы прийти к какому-нибудь окончательному разрешению всех этих вопросов между Украиной и Советским правительством, а исключительно для того, чтобы, пользуясь в Киеве правом некоторой экстерриториальности, развивать всевозможным способом большевистскую пропаганду в стране. Немцы считали, что переговоры должны вестись, что перерыв переговоров поведет к прекращению перемирия, что этим будут втянуты их войска, стоящие на Украине, вновь в боевые действия. Мы неоднократно ловили большевиков с поличным, указывали на это немцам, но последние, хотя и входили с большевистскими представителями в пререкания, все же продолжали настаивать на продолжении переговоров.
В этих условиях мы дожили до начала ноября, когда у немцев уже появились ясные признаки некоторого разложения в армии. Пока это еще было только заметно по отдельным мелким фактам. Помню, что как-то в это время приехал принц Леопольд Баварский, генерал-фельдмаршал и главнокомандующий всеми войсками восточного фронта. Приехал он со своим сыном и был у меня, а на следующий день он делал смотр немецким войскам, находящимся в Киеве. Я как-то, будучи у себя, услыхал военную музыку и увидел проходящие мимо меня несколько немецких гусарских эскадронов. Я видел эти части весной, когда тоже за ними наблюдал из окна, но это было небо и земля. Теперь они уже проходили без того внутреннего порядка, который сразу бросается в глаза всякому профессионалу в военном деле. Лошади были плохо чищены, и выправка всей амуниции, и людской, и конской, была уже далеко не та. Значение «Оберкомандо» окончательно пало, все перешло в руки дипломатов.
Наконец, наступило девятое ноября, день, который я всегда считал последним днем моего Гетманства. Через четыре дня после этого обстоятельства так трагически сложились, что фактически власть была вырвана у меня из рук. Я надеялся хотя бы временно спасти положение, но вышло иначе.