Я послал Мартыновича и своего украинца на разведку. Последний был удивительный тип. Резкость в его суждениях, когда дело касалось Украины, я приписывал его «самостийности». Говорили мы дорогою обо всем. Видимо, он много читал, был очень воспитан и чистоплотен. Я никак не мог сообразить, что у него за профессия. На мой вопрос он мне ответил: «Вы удивитесь, но это так, я официант по призванию, мне это дело правится. Я вижу в ресторанах массу народа, разговариваю с ним и чувствую себя прекрасно. Ведь ничего позорного нет быть официантом». – «Конечно нет, но все-таки есть же более интересные профессии для человека такого начитанного, как Вы». – «Может быть, и есть, но это мне по душе».
Я более его не спрашивал и был очень рад, что нашел в моем положении человека «официанта по призванию». Может быть, он и за мной, из любви к искусству, поухаживает. Так и случилось: хотя я сначала старался быть на совершенно равных началах, тем не менее как-то так вышло, что он занимался всем моим хозяйством и все у меня было в порядке; где пуговица оторвется – гляди, он вечером уже и пришьет, ничего мне не сказав. Он знал Шевченко наизусть и, видимо, страшно любил все украинское неподдельной любовью.
Из разведки они явились очень опечаленными. Оказывается, что когда мы въезжали в город с одной стороны, с другой в город входили большевистские части. Уже в штабе главнокомандующего появился какой-то комиссар Гусарский, который прибирал все к рукам. Еврейчики в гостинице поглядывали на нас подозрительно. Во избежание того, чтобы они нас не выдали, я решил послать Мартыновича узнать, нет ли еще тут полковника П.[5]; через некоторое время явился сам П. и с большими предосторожностями перевел меня к себе на квартиру. Я у него переночевал. Жил он очень скромно в одной комнате со своей женой, но был так любезен, что услал куда-то жену и дал мне возможность переночевать у него.
Я хотел ехать в Житомир, но Мартынович выяснил, что большевики заняли шоссе и никого не пропускают, тогда я решил пробраться в Киев и там, узнавши общее положение дел, обдумать, что делать дальше. Мартынович остался в Бердичеве ждать возможности пробраться в Житомир, а я со своим украинцем пошел на станцию. Здесь мне снова пришлось пережить неприятные минуты. На станции был всякий сброд большевиков, тут же находилось много кавалергардов и конногвардейцев из эскадронов, которые были мною расформированы в декабре месяце. Все они меня прекрасно знали в лицо, так как я всю свою жизнь провел в этой бригаде, а потом командовал их дивизией, но мой костюм и небритая в течение долгого времени борода меня спасли. Я сидел между ними часа три, разговаривал с ними, они мне рассказывали о своих похождениях, а я себя выдавал за мастерового электротехника, едущего в Киев за работой. Минуты мне казались вечностью, но все обошлось благополучно. Подошел поезд, и я, забившись в какой-то вагон с дровами, благополучно уехал в Казятин. В Казятине целая ночь таких же мучений, что и на станции Бердичев. Все меня там знали еще за время моего осеннего командования корпусом против большевиков, но я из предосторожности уселся в группе пленных немцев, возвращающихся в Германию. Немцы уверяли, что у них никакого большевизма быть не может.