Около 20-го числа [апреля] у меня появился капитан фон Альвенслебен. Он пришел, кажется, по собственному почину. Очевидно, в немецком штабе говорили про меня, и он пришел со мной познакомиться. Принадлежа к аристократической прусской семье, Альвенслебен играл некоторую роль в «Оберкомандо», где офицерство было попроще, и очень большую в киевском высшем обществе. Он не стеснялся высказывать свои мнения, которые, я думаю, были не очень по душе генералу Греннеру, но которые многим нашим крупным помещикам были очень на руку и очень им нравились. Его девиз был «mehr nach rechts»[12]. Он держал себя так, что думали, что он является действительным выразителем чуть ли не взглядов самого императора. Он пришел ко мне, красивый, статный, решительный, и заявил, что он душою и телом стоит за переворот, и сразу как бы определил себя состоящим при мне. Я первое время, пока его не раскусил, относился к нему с некоторой осторожностью. Впоследствии, узнав его поближе, сообразил, что он просто очень любезный и обязательный человек.
Через день Альвенслебен, ввиду надвигающегося переворота, предложил мне переехать к нему, так как в кругах Рады что-то пронюхали и меня могли арестовать. Но я отказался, не желая поселиться у немцев, а отправился к своему старому полковому товарищу Б.[13], который очень мило согласился меня принять. Он жил в отдельном доме, невдалеке от «Оберкомандо». Бедный Б., теперь я его очень жалею, что случайно тогда обратился к нему. За свою любезность по отношению ко мне он сильно поплатился. Его после моего падения арестовали и посадили в тюрьму, где он томится и по сие время. Обвиняется он в том, что будто бы он играл какую-то особенную роль за время моего правления страной. Это неверно. Он положительно никакого политического значения не имел, меня связывали с ним лишь наши старые полковые отношения. В вопросах же политических, я думаю, у нас было очень мало общего. Он принадлежал к разряду крайних правых, был настроен против всякой Украины и большой германофил по своим убеждениям. Мы с ним, вообще, очень мало говорили о государственных делах. Но удивительно было то, что в аграрном вопросе, несмотря на свои крайние правые убеждения, я в разговоре с ним убедился, что он в этом пункте соглашается со мной.
24-го апреля генерал Греннер [Gröener] попросил меня прийти к нему. Вечером я отправился в дом Бродского на Екатерининской улице, где помещалось «Оберкомандо». Там я познакомился с Греннером. У нас было нечто вроде заседания. Греннер, Ярош, Гессе, с одной стороны, я – с другой, и так как я говорю плохо по-немецки, то присутствовало несколько переводчиков. Греннер начал с того, что сказал мне, что немцы не вмешиваются в наши внутренние дела, но что, ввиду создавшегося положения в стране и невозможности работать с правительством, они тем начинаниям, которые я собираюсь проводить, сочувствуют, но что, прежде нежели высказаться определеннее, просят меня выслушать проект соглашения со мной.