— Пожалуйста, послушай меня. Я не лгал тебе в главном. Я…
— Ты читал «Театр» Моэма?
Да откуда они все на его голову — то Пруст, то Шекспир, то Моэм?!
— Нет.
— Там был такой герой, — Дина говорит так, словно читает ему лекцию по литературе. — Сын главной героини. А она актриса, великая британская актриса. И сын ее спрашивает — дословно не помню, но за смысл ручаюсь: «Мама, когда в комнате нет никого, перед кем можно было играть какую-то роль, кого ты видишь в зеркале? Там вообще есть кто-то? Ты отражаешься в зеркала одна или видишь там пустоту? Ты существуешь, если рядом нет тех, для кого можно играть роль?». Когда я читала, мне эти слова казались ужасно претенциозными, надуманными, — Дина криво усмехнулась. — А теперь я хочу спросить тебя: «Кто отражается в зеркале, когда ты один?». Когда нет публики, перед которой надо играть Лолу. Когда рядом нет маленькой дурочки, перед которой надо изобразить влюбленного. Кто отражается в зеркале, когда сняты все маски? Какой ты без всего? Мне кажется, я не знаю этого человека. Если это вообще человек, конечно…
— Дина! — он не выдержал финала этой горестной исповеди, шагнул к ней. А она отступила. Глаза у нее сейчас абсолютно черные на бледном лице.
Под ноги ему полетели белые лилии.
— Будь ты проклят, Лев Кузьменко!
Дверь закрылась так же с тихим щелчком.
***
— Левко, ты куда пропал? Второе отделение уже должно начаться!
— Правда? — Лев разогнулся. Поправил слегка помятые от падения лилии, которые теперь стояли в вазе. — Уже иду.
— Ты чего-то странный какой-то, Левко, — Гавря обеспокоенно смотрел на него. — Ты себя нормально чувствуешь? Ел сегодня?
— Гаврик, ты мне не мама.
— Я тебе папа, — неожиданно серьезно ответил Гаврилов. — Ты на себя в зеркало посмотри.
Посмотрел. Поправил диадему, от которой по-прежнему болит голова. Мизинцем подтер чуть смазавшуюся помаду. Макияж глаз безупречен, глаза сухи.
Поправил корсет, взял со столика веер, подошел к двери.
— Я в порядке, пропусти.
Если тебе так тошно, что хочется умереть — пойди и умри на сцене, чтобы публика была довольна. Первая заповедь артиста. А слез клоуна никто не увидит.
— Меньше пафоса, малыш.
— Это не пафос, это жизнь, неужели ты не поняла?
— Давно поняла. Держись. Справимся. Должны.
***
Дина поняла, что не умеет страдать. Так, как показано в фильмах — с тоскливыми взглядами, заламыванием рук, слезами, даже истериками. Наоборот, ее охватила дикая, неуемная жажда деятельности.
Ночь, конечно, Дина провела в бессоннице. Стирала простыни, наволочки, полотенца, мыла полы, посуду. Убирала, уничтожала все следы. Выкинула все нательное белье, которого касались его руки и…