На Этна-Драйв все забито. Народ столпился на тротуарах, слушает Ардойнский оркестр. Проталкиваюсь к поребрику. Вистлы. Аккордеоны. Здоровенные, гигантские барабаны. Может, и меня возьмут в оркестр? Буду у всех на виду. Я умею играть на флейте. В школе меня научили играть «Приди, Господь», а потом я сам разучил главную тему из «Грэндстэнда» и «До-ре-ми» из «Звуков музыки». Флейтистов я в оркестре не вижу, но вистл очень похож на флейту.
— Старина Дикки-Микки!
Меня так треснули по спине, будто я — барабан.
Господи Всемогущий!
— Пердун, дружище!
Если бы мы жили в телевизоре, я бы сейчас его обнял.
— Пошли! — говорит он и перебегает дорогу прямо посреди оркестра.
Такое, кроме Мартуна, никому в голову не придет. Мне — точно. Я не могу это повторить. А его башка теперь торчит между двумя барабанщиками.
— Ну, давай же!
Тело мое тянет меня вперед, будто на аркане, я вылетаю на дорогу, прямо в середину оркестра. Пердун меня на что угодно может подбить.
— Наша Шинейд куда-то свинтила, ее все эти празднования достали, — говорит Пердун, выделываясь. — Хочешь, пошли к ней? Я знаю, где ключ, — добавляет он, двигая бровями вверх-вниз, быстро, как Граучо Маркс.
— А то, конечно.
Я, когда с ним, говорю совсем другим голосом.
Мартун срывается с места. Я нагоняю его в начале Стрэтфорд-Гарденс. Бежим вместе. Поребрик вдоль всей улицы выкрашен в зеленую, белую и оранжевую полоску. Наш флаг. Я бегу, а поребрик будто летит рядом.
Вместе притормаживаем.
— Столько всякого наслучалось. У нас в доме был рейд, — говорю.
— Нашел, чем хвастаться, — фыркает он. — У нас они каждый день.
Заливает.
— Нашего Пэдди арестовали и все такое, — говорю.
— Нашего Шеймаса вообще посадили. И даже не говорили, где он. Так он заявился домой через несколько недель — они его выкинули на Крумлин-Роуд в одних трусах.
— В одних трусах?
Тяну его за рукав, чтобы остановился.
— Чесслово, — говорит. Таращимся друг на друга, потом хохочем. — Пошли.
Останавливаемся возле красивого дома. Жилищный комитет всем такие раздает, когда вырастешь: платят за тебя аренду и все такое.
— А твоя сестра не узнает, что мы здесь были? — спрашиваю, пока он вытаскивает ключ из-под садового гнома.
— А мне разрешают. — Он входит, я следом. — Да не ссы, садись на диван.
Новый диван подо мной поскрипывает — с него еще не сняли пленку.
— Пойду отолью, — говорит Пердун.
Только он вышел — я осматриваться. Заглянул под украшения на каминной полке. Люди там иногда прячут что-нибудь интересное. Мне здорово обидно, что на все мои рассказы у Пердуна оказались свои, еще круче. А, знаю! Пистолет. Тут ему крыть нечем.