- Хотите почитать газеты?
Струмилин молчал.
Офицер пожал плечами и сказал:
- Давайте говорить откровенно, ладно?
Струмилин снова ничего не ответил.
- Слушайте, - тихо и грустно спросил офицер, - вы умный человек или обыкновенный коммунист?
- Обыкновенный коммунист, - ответил Струмилин.
- Ясно. Значит, джентльменский разговор у нас с вами не получится?
- С вами - нет.
- Зря. Мы армия, с нами можно иметь дело. Если не мы, тогда гестапо, понимаете?
- Понимаю.
- А знать мы хотим немногое. Раньше вы таскали к нам легкие бомбы, теперь вы таскаете тонные. Чья это техника? Петляков, Микоян или Туполев? И все. Дальше мы примем свои меры. Понимаете?
Струмилин отвернулся к стене и закрыл глаза. Вечером его перевели в тюрьму и сразу же бросили в карцер. Там он сидел два дня. Потом его отвели на допрос.
Следователь был красив юношеской красотой, нежной и ломкой. Он был похож на Нику, только он все время улыбался, даже когда Струмилин терял сознание от боли.
Следователь прижигал незажившие ожоги спичкой и улыбался, а Струмилин выл и терял сознание.
"Я сошел с ума, - одернул себя Струмилин, - дикость какая! При чем тут этот парень?"
Струмилину стало мучительно стыдно своих мыслей, он виновато посмотрел на Женю, кивнул головой на Нику и сказал:
- Хороший парень, зря ты с ним поссорилась.
- С трусом нельзя ссориться.
- Ты имела возможность убедиться в его трусости?
- Да.
- И ты можешь мне рассказать об этом?
- Конечно. Наш постановщик Рыжов сидит на съемках с температурой, потому что не может болеть дома, пока идут съемки. Ты же знаешь его, он все время волнуется. В Голливуде подсчитали, что самая большая смертность в возрасте до сорока лет - у режиссеров: разрыв сердца или полное нервное истощение. Ну вот... А главный оператор очень спокойно относится к картине, и он, - Женя кивнула на Нику, - все время жаловался мне на главного, что тот спокоен.
- Так это же хорошо.
- Что?
- Если спокоен, - усмехнулся Струмилин.
- Он слишком спокоен, - сказала Женя, нахмурившись, - а это уже рядом с равнодушием: что бы ни снимали, ему все равно. Поставит свет и - жужжи себе камера... И когда мы собрались на летучке, я сказала, что мы, молодые, очень озабочены операторским качеством отснятого материала. А главный оператор спросил меня: "Кто это "мы, молодые"?" Нас на летучке было двое молодых: я и Ника. Он опустил голову и не сказал ни слова, хотя говорит об этом всем в коридорах. А он обязан был встать вместе со мной. Он не сделал этого. Это даже не трусость, пожалуй. Это подлость. И не крупная, а мелкая, мышиная. Я сказала ему, что не хочу его больше знать. И мне это больно.