- Вылезай, - сказал Струмилин. - Сволочи какие, придется идти в убежище ночевать: там тепло.
Никонов молчал. А когда Струмилин поторопил его, он ответил:
- Ничего не хочу, Паша. Вставать не хочу, идти не хочу, лежать хочу. Понимаешь?
Хочу лежать. Я очень устал и хочу просто лежать.
В первый раз такую же безразличную ко всему усталость Струмилин почувствовал год тому назад, когда впервые заболело сердце. Его не испугала боль, стиснувшая грудь и верх живота. Нет. Он знал боль пострашнее. Он испугался опустошающего безразличия, которое пришло вместе с болью.
Сейчас он не чувствовал боли. Он чувствовал усталость после часовой работы. Его ребята сидели рядом: мокрые, без меховых курток, в расстегнутых кожанках.
"Простудятся, - подумал Струмилин, - надо им сказать, чтобы они сейчас же оделись".
Струмилин закрыл глаза, потому что ему потребовалось усилие, чтобы сказать ребятам про одежду. Он глубоко вдохнул через нос и сказал скрипучим голосом:
- Оденьтесь, а то простудитесь все к черту.
- Ничего, - ответил Пьянков.
- Вам плохо? - тихо спросил Аветисян, нагнувшись к Струмилину.
- С чего вы взяли? Просто устал.
- Здорово побледнели, Павел Иванович, - тихо сказал Богачев, - может, простудились?
- Наверное. Давайте запускаться, Володя. Мы слишком много говорим, давайте скорее запускаться.
Мотор зачихал, пропеллер стал вращаться быстрыми, сильными рывками, а потом исчез, потому что начал вращаться на всю мощность.
Струмилин сидел, все еще закрыв глаза.
- Поднимай машину, Паша, - предложил он, - я посмотрю, как ты это сделаешь...
- Вам плохо, Павел Иванович.
- Не говори глупостей.
- Я же вижу...
- Поднимайте машину!
- Павел Иванович...
- Или убирайтесь отсюда! - зло сказал Струмилин. Он натянул свои кожаные перчатки, откашлялся, положил руки на штурвал и коротко приказал: - Володя, пошли!
Струмилин вел самолет на высоте двухсот метров. Ветер был сильный, здорово болтало, и эта болтанка отдавалась в его груди и в животе острой, все время растущей болью.
- Павел Иванович, - сказал Богачев, смотревший на него, - а не делаем ли мы глупости? Может быть, стоит вернуться, если вам плохо?
Струмилин молчал, вцепившись что есть силы в штурвал. Он понимал, что сейчас этот металлический полукруг, обтянутый желтой кожей, был для него то же самое, что для Антея - земля. От штурвала в него шла сила. Он чувствовал это, он не мог ошибаться.
"Ерунда, - думал он, - отпустит. Просто я переработал, когда мы готовили машину.
Но не мог же я стоять в сторонке, пока ребята выбивались из сил. Это было бы нечестно. Я - мэтр, а они - мои рабы, что ли? А не можешь летать, так не летай.