На Урале мы прежде всего стали грузчиками и снабженцами. Выбивали помещение для лабораторий, жилье для сотрудников, которые с большим эшелоном тянулись по дорогам России в числе других, кого война согнала с родных мест. Мы перетаскивали на себе из «научного» вагона оборудование в пристройку одного из цехов, которую выделили институту на Уралвагонзаводе. И слушали, слушали, слушали сводки Совинформбюро, в которых были такие слова: «Упорные оборонительные бои в районе Киева...»
Мы все тогда рвались на фронт. И я знаю, что Дятлов, Аснис и Раевский тайком от всех обсуждали вопрос, как все же попасть в армию. Мы с Соней Островской тоже ходили в военкомат. К тому времени в Тагил уже приехал Батя. То ли он понял, что творится с его сотрудниками, то ли до него уже дошли какие-то слухи, только однажды он сказал Аснису, который был у нас парторгом: «Вы этих молодых дур (имелись в виду мы с Соней) на фронт не пускайте. А то с маху одного немца убьют и сами погибнут. Здесь больше пользы принесут. Нам столько предстоит сделать».
Мы еще ночевали все в одной комнате — по-походному. И вот в ночь с 22 на 23 сентября мне приснился сон. Кирпичная стена, узкая лестница, ведущая куда-то вниз, и мама со своей знаменитой распущенной косой, словно уплывающая в черноту... Это было так страшно, что хотелось кричать. Я проснулась. Была глубокая ночь. Все устали за день смертельно и крепко спали. Но почему-то бодрствовал Владимир Иванович Дятлов. Я шепотом рассказала ему про сон. Он так же шепотом успокаивал меня, говорил, что еще ничего не известно. Так мы и прошептались до рассвета...
На следующий день услышали очередную сводку: «...Наши войска оставили город Киев». Фашисты и наш город. Это было дико, страшно! Каждый из нас в те дни больше молчал. Не было сил разговаривать.
Через три года я вернулась в Киев и узнала, что ночь с 22 на 23 сентября была кануном Бабьего Яра. Еще никто из оставшихся в городе не предполагал, что такое может случиться. Но мама, видно, чувствовала. «Ах мои косы, наверное, в последний раз я вас заплетаю». Она просила соседок передать нам с братом, что прощает нам все наши проступки, которые были у нас в детстве и молодости. Завещала нам жить, как прежде... Но все это я узнала через три года. А их надо было прожить...
Быт наш в Нижнем Тагиле был суров и скуден, как у всех в те годы. Тесные комнаты, железные койки, на них мы падали, приходя с работы, и засыпали мертвым сном, жидкие супы и каши в заводской столовой. Очереди в магазине, когда по карточкам на талоны «жир» и «масло» выдавали свиной смалец.