Ученые повернули за поросль молодняка и остановились. Над черной уступчатой линией леса, окруженная маленьким ореолом, сияла красная звезда.
Шаманша и ее спутницы стояли посреди болота с поднятыми руками. Потом скрывшиеся в кустарнике наблюдатели услышали низкую длинную йоту, и, словно в ответ ей, прозвучало далекое лесное эхо, повторившее ноту на какой-то многооктавной высоте. Потом эхо, звуча уже громче, продолжило странную, неземную мелодию. Баков понял, что это пела Таимба.
Так начался этот непередаваемый дуэт голоса с лесным эхом, причем часто они звучали одновременно, сливаясь в непонятной гармонии.
Песня кончилась, Ни Баков, ни Кленов не могли двинуться.
— Не кажется ли вам, что это доисторическая песнь? Не верна ли моя гипотеза о доледниковых людях? — испытующе спросил Баков.
Кленов недоуменно пожал плечами.
Днем ученые сидели в чуме шаманши. Их привел туда Илья Иванович Хурхангырь, сморщенный старик без единого волоска на лице. Даже ресницы и брови не росли у этого лесного жителя.
На шаманше была сильно поношенная парка, украшенная цветными тряпочками и ленточками. Глаза ее были скрыты надвинутой на лоб меховой шапкой, а нос и рот закутаны драной шалью.
Гости сидели в темном чуме на полу, на вонючих шкурах.
— Зачем пришел? Больной? — спросила шаманша низким бархатным голосом.
И обоим ученым сразу вспомнилась утренняя песнь на болоте.
— Вы верите только экспериментам? — прошептал Кленову Баков. — Наблюдайте, я проведу сейчас необыкновенный эксперимент. — И он обратился к шаманше: — Слушай, баё шаманша. Ты слышала про Москву? Есть такое стойбище. Много каменных чумов. Мы там построили большой шитик. Этот шитик летать может. Лучше птиц. До самых звезд летать может. — И Баков показал рукой вверх. — Я вернусь в Москву, а потом полечу в этом шитике на небо. На утреннюю звезду полечу, которой ты песий поешь.
Шаманша наклонилась к Бакову — кажется, понимала его.
— Полечу на шитике на небо! — горячо продолжал Баков. — Хочешь, Таимба, возьму тебя с собой на утреннюю звезду?
Шаманша смотрела на Бакова синими испуганными глазами.
В чуме стояла мертвая тишина. Кленов потерял дар слова от возмущения. Но Баков не оглядывался на него. Он тщетно старался разгадать черты скрытого шалью лица.
И вдруг шаманша стала медленно оседать, потом скорчилась и упала на шкуру. Вцепившись в нее зубами, она принялась кататься по земле. Из ее горла вырывались клокочущие звуки — не то рыдания, не то непонятные, неведомые слова.
— Ай, баё, баё! — закричал тонким голосом старик Хурхангырь. — Что наделал, баё! Нехорошо делал, баё. Шибко нехорошо… Иди, скорей иди, баё, отсюда. Священная звезда, а ты говорил плохо…