Итак, моя дружба с аргентинским дипломатом, рисовальщиком и живописцем длилась целых семь лет. Я тем временем выполнил три панно для его кузена в Париже, а чуть позже создал большую живописную работу на холсте, которая была помещена на потолке центрального салона в парижских апартаментах Анкорены. Ни в том, ни в другом случае Альцага не захотел взять от меня проценты, положенные ему с той суммы, что я получил за выполненные для его кузена работы. Вместо денег я дал ему две мои картины, представлявшие собой нечто большее, чем те проценты, на которые он мог рассчитывать. Кроме того, я с энтузиазмом рассказывал о нем всем своим друзьям, говорил даже с торговцами картин и владельцами галерей. Однако все они, особенно торговцы современной живописью, ставили под сомнение достоинства рисунков и живописи Альцаги, а некоторые владельцы галерей, как владелец галереи L’Obelisco господин дель Корсо, просто отказались иметь с ним дело. Я много раз говорил с господином дель Корсо и настойчиво советовал ему если не купить, то хотя бы выставить в своей галерее рисунки Альцаги. Но он, как и все другие, постоянно отговаривался тем, что эти рисунки «пройденный этап», что «от них веет музейным духом», и прочими банальными фразами подобного рода.
А теперь мы подошли к истории, связанной с резкой переменой в человеке, к которому целых семь лет я испытывал уважение и симпатию. Много раз я уговаривал Альцагу оставить карьеру дипломата и полностью посвятить себя искусству. Я хотел заставить его понять, что он одарен исключительным талантом, что как человек состоятельный он может освободиться от службы и тогда непременно состоится как художник. Наконец, он решил последовать моим советам. Должен признаться, что в течение семи лет, что мы общались, он дважды предложил мне увеличить эскизы, которые я должен был сделать для театра Ла Скала, чтобы с ними было легче работать. Зная его способности рисовальщика, я согласился. Приняв решение покинуть дипломатическую службу и посвятить себя искусству, он еще раз предложил мне увеличить эскизы, в данном случае к фильму, которые я делал по заказу одной кинематографической студии, фильм назывался «Мост вздохов». Я согласился и на этот раз и послал на студию увеличенные Альцагой эскизы, подписав их своим именем. С тех пор Альцагу, так часто бывавшего в нашем доме, так часто остававшегося на ужин, мы больше не видели. Я подумал, что он заболел, и попытался позвонить ему по телефону, однако домработница ответила неопределенно, сказав, что его нет в Риме. Немного спустя я получил повестку из римского суда с предписанием явиться к прокурору Республики. В назначенный день я отправился во Дворец правосудия, где прокурор предъявил мне заявление Мартина Альцаги с обвинением в плагиате и утверждением, что я представил выполненные им рисунки за своей подписью. Я объяснил прокурору, что вовсе не присваивал его рисунки, что Альцага всего лишь увеличил некоторые из моих, что делал он это не однажды и, в конце концов, каждый раз сделать это предлагал мне не кто иной, как он сам. По логике господина Альцаги, если я по просьбе оформителя сцены создаю эскиз занавеса, а на кальке этого занавеса пишу свое имя, оформитель сцены может обвинить меня в плагиате. Мне было ясно, что, решив посвятить себя искусству, Альцага подумал, а возможно, так ему кто-то коварно насоветовал, что следует начать со скандала, что обвинение в плагиате — лучший способ стать известным в самое короткое время и увидеть свое имя во всех газетах и журналах. Кроме того, он хорошо знал некоторых людей, находящихся со мной в конфликте, поэтому решил, что в его случае следует искать поддержку у моих врагов. Однако действовал он столь грубо, что были посрамлены даже самые ожесточенные мои недоброжелатели. На судебном процессе меня защищал опытный адвокат Буччанте, Альцага проиграл уже в первой инстанции, но подавать апелляцию не стал. Хотя он тут же бросился создавать сюрреалистические полотна в надежде обрести свое место среди модернистов, модернистам он оказался не нужен. Единственным, кто радушно принял его, был господин дель Корсо, владелец галереи