. Из Милана до меня дошли слухи, что в ломбардской столице в галерее
Il Milione, где вели дела братья Гирингелли
[56], развернулась широкая кампания по бойкотированию моей живописи с целью отвлечь внимание коллекционеров и главным образом зрителей от того, что я создавал в последние годы. Пользуясь тем, что метафизические картины, как и картины неметафизические, но выполненные в той манере, в которой я уже не работал, уже не являются моей собственностью, братья Гирингелли принялись вставлять мне палки в колеса, иными словами, выбивать почву из-под моих ног. У них оказалось немало единомышленников, поддерживающих их с пылом, достойным лучшего применения. Гирингелли приложили немало усилий, чтобы убедить миланцев в том, что картины, находящиеся в их коллекции, как и те, что принадлежали коллекционерам, связанным с братьями общими интересами и поддерживающим их тенденциозную активность, лучшее из того, что я создал. Все они действовали в том же духе, что и парижская клика, в первую очередь клика сюрреалистов. Я тут же сделал вывод, что необходимо решительно действовать и, не теряя времени, отправился в Милан. Прибыв туда, я сразу убедился в том, что дошедшие до меня слухи вполне обоснованны. В Милане я разыскал Витторио Барбару, который сразу же предложил мне выставить в его галерее мои работы последних лет. Витторио Барбару, которого я знаю уже много лет, человек деятельный и образованный. Несмотря на свое пьемонтское происхождение (его фамилия восходит к старинному знатному графскому роду Барбару), он — истинный миланец, и как истинный миланец обладает активным, ясным и острым умом, кроме того, отличается сердечностью и благородством. Он не страдает никакими причудами, не связан ни с артистическими кликами, ни с шайками интеллектуалов, не поддается влиянию
snobs и разбирается в живописи лучше тех, кто рассуждает о ней на страницах
Verve и
Minotaure.
Из Америки я привез с собой ряд работ, которые, прежде чем отправиться в Париж за другими своими картинами, разместил в галерее Барбару. Среди них были работы разных лет[57]. Я сразу заметил, что те, кто приходили взглянуть на них, прежде чем посмотреть на картину, утыкались носом в холст, чтобы разглядеть, есть ли на нем подпись и дата, а если подписи и даты не было, приставали с назойливыми расспросами, как давно картина была написана. Это был непосредственный результат низкой, злобной кампании, спровоцированной галереей Il Milione: люди, попавшие под влияние этой кампании, желали, чтобы картина была написана как можно раньше. Вместе с тем в данном случае я имел дело как-никак с итальянцами, тем более миланцами, а их снобизм, глупость, злобность, служащие основанием для бойкота, проявляются всегда лишь в определенных пределах.