Я мечтал погибнуть в бою и сражался, не думая ни о чем. Мой меч не знал отдыха, я не чувствовал ран, не знал, что такое усталость. Но вдруг снова над моей головой взвился топор. Не раздумывая, я вскинул меч — его лезвие столкнулось с тяжелой секирой… и преломилось с жалобным хрустом.
Мне показалось, что рухнул мир. Я остался с обломком меча в руке и лишь смотрел, как топор медленно опускается на меня. В тот миг вся моя жизнь промелькнула перед моим мысленным взором. Я уже стиснул зубы и приготовился шагнуть с палубы драккара на порог Вальгаллы, когда топор отклонился в полете и тяжело вгрызся в борт «Медведя». В следующий миг чужие руки схватили меня за локти…
Нас было двое против четверых, и мы потерпели поражение. Многие наши были убиты — не спасся бегством никто. Из почти семи десятков викингов, ушедших с близнецами Эрикссонами в поход, было убито шесть. Трое упали за борт и были раздавлены кораблями, остальные, в том числе и я, попали в плен. Из близнецов Эрикссонов был убит Гюнтер, а Гуннар тоже достался победителям. Его схватили в числе последних, когда он уже решился броситься за борт.
Кроме нас двоих, в плен попало еще семеро воинов, но трое вскоре умерли от ран, и тела их выбросили в море. Мы же, шестеро выживших, остались лежать на корме, связанные по рукам и ногам и сами себе напоминали жертвенных телят. Впрочем, так оно и было — вместе с нами на корме полулежал вождь победителей, рыжебородый старик и еще семеро воинов, павших от наших мечей. Их везли домой, чтобы там похоронить, а мы будем призваны сопровождать их в мире мертвых и вечно прислуживать там. Я поглядывал на когда-то гордого Гуннара — каково ему думать об этом! Вряд ли его отпустят даже ради выкупа, и не бывать ему на Вальгалле. Один не примет его в свою дружину, и девы-валькирии не поднесут кубок вина.
Что до меня, то я мог сожалеть об этом, потому что, хотя я был еще молод и рожден от рабыни, меч мой успел испить вражьей крови. Но разве не я исполнил древнее пророчество? И меня бы нипочем не взяли живым, если бы он был со мной, Меч Локи, отнятый братьями. Я бы сражался до конца и уже был бы на Вальгалле… Впрочем, повторяю — это меня мало прельщало. Я не хотел очутиться за столом Одина — я хотел жить.
Мысли об этом начали приходить мне в голову, когда я услышал, как переговаривались меж собой бодричи и варяги. К своему удивлению, я заметил, что понимаю их речи. Они говорили на языке, которому меня учила мать! Мать, которая ждала меня из каждого похода и которая наверняка тоже найдет в себе силы умереть, едва узнает о моей гибели. Эти люди были ее соплеменниками, и я мог бы жить здесь… Жить!