Бластеры вложены вновь в кобуру,
Мир состоит из солей и кислот,
Мир представляют как люди, так скот,
Если скажу, что я рыцарь — совру.
Рыцари носят доспехи, не плащ,
Честные люди не прячут себя,
Каждый из них готов выдать трубя:
«Мы негодяи, и имя нам — Фальшь!»
Корен вышел перед трибуной, чтобы его было лучше видно, взяв микрофон со стойки, скинул свой золотистый плащ, демонстрируя народу свой черный хитон, обвитый гирляндой увядших цветов, обнажив большую часть своего тела и души. В народе поднялся свист и неодобрительные возгласы, но Ид не обращал на них внимания:
«Я однажды убил человека, повстанца,
Он боролся за свой идеал и мораль.
Тот повстанец кружился с самой смертью в танце,
Когда вышел сражаться, бьясь плотью о сталь.
Он готов был погибнуть, но шел не сдаваясь
Без оглядки и страха стоял он за веру.
Что вижу я в зеркале, встав, умываясь?
Что сражаюсь за то, что зовется химерой.
Подумайте о чести, о душе, о людях, которые погибли на войне! Те, кого вы зовете врагами, не хотели вам зла, и умерли не за ваши интересы, а за свои! — Корен сбросил микрофон с трибуны, раздался мерзкий гул, который своим диссонансным аккордом поставил жирную точку в высказывании рыцаря».
Тяжелые бронзовые облака, стелящиеся над черно-белой гладью угрюмого моря, пропускали тусклый солнечный свет, так неправдоподобно раскрасивший небо аметистовыми тенями. Атмосфера адской угнетенности и неповторимого уныния пронизывала воздух, заставляя легкие обжигаться с каждым вдохом. Смрад, подступающий к горлу вместо свежести бриза, пытался свалить Марию с ног на терракотовую растрескавшуюся почву. Поверхность пляжа, омываемого блеклым морем, выглядела так, будто волны выбрасывают из бесцветных омутов не воду, а кислоту. Гамма звуков, раздавливающая своей тяжестью, искала триггеры в подсознании, задействовав которые сможет выдворить рассудок из Марии навечно.
Спрайты, прокатывающиеся от линии горизонта в слои стратосферы, медленно приближались. Они мерцали беззвучно, подкрадываясь, как мог бы идти вперед сказочный лес, с ожившими деревьями, зловещими и пугающими. За грохотом, разрывающим небеса, точно это жернова галактик скрепят, цепляясь за мифический эфир, не слышно не только молнии: прибой безмолвен. Сухая земля, уносимая в сернистое море, безропотно уходит из поля зрения.
Подступающие ближе спрайты растут, становясь такими огромными, что их ослепительные появляющиеся и исчезающие ветви убегают от глаз Марии за пределы и атмосферы, и ее воображения, и самой невероятной фантазии.
Шум галактических рукавов оставил уши Марии в покое. Ему на смену пришел треск горящих поленьев исполинских масштабов. Лес молний еще секунду назад вызывавший страх исчез, причем так внезапно и необыкновенно, что Харли могла бы поспорить, что прожила десяток лет за этот крошечный миг. Радоваться и вздыхать с облегчением этот берег все равно не позволял. Этот нагрянувший треск, этот раскатистый рокот, разразившийся новыми звуками, дополнившими какофонию, приближался и вызывал в груди Марии новые колебания неизвестного страха.