Он покосился на Ларри, заметил, как тот пытается скрыть страх. Очень хорошо. Ларри покамест делал то, что ему скажут, просто потому, что сейчас утратил способность мыслить и принимать решения самостоятельно.
В противном случае он сообразил бы, что скрыться от преследователей гораздо легче одному, а не двоим.
Ларри вел машину.
Новая темнота была теснее предыдущей. Хасану снова надели на голову мешок, а рот заткнули скомканным носовым платком; он лежал со связанными руками, скрючившись и подтянув колени к груди, а при каждом движении в запястья врезался пластмассовый хомутик. Да и если бы его удалось порвать – что толку? Он в багажнике едущего автомобиля. По-прежнему в руках своих похитителей. Только теперь их двое. Потому что третий убит. Его голова осталась на столе в том доме.
Его вывели из подвала и привели на кухню, где на столе была отрубленная голова. Человеческая голова. В луже крови. Что еще сказать? Это была голова, и Хасан, который видел отрубленные головы в кино и часто высмеивал их «нереалистичность», лишь сейчас осознал, что раньше просто-напросто не имел никаких опорных ориентиров для определения степени реалистичности в данном вопросе. А теперь имеет. И знает, что настоящая отрубленная голова мало чем отличается от киношной отрубленной головы, за исключением одной важной детали – она настоящая. Настоящая кровь. Настоящие волосы и зубы. Вообще все настоящее. А значит, и то, что ему было сказано – «Мы отрежем тебе голову и выложим это в интернет», тоже было настоящим. «Тварь черножопая».
Он обмочился, и комбинезон прилип к ляжкам. Хорошо было бы его снять и чем-нибудь вытереться. Хорошо бы принять душ, переодеться и лечь спать, где-нибудь, лишь бы не в багажнике машины на ходу. Если бы ему предложили загадывать желания, то именно с этого края он бы сейчас и приступил: оказаться на свободе и в безопасности, а о чистых штанах можно будет позаботиться как-нибудь на досуге.
Внутренний комик молчал. Есть вещи, о которых не шутят. На еженедельных собраниях студенческого кружка сатириков данный постулат регулярно подвергался самому бесцеремонному попранию. Любого, кто его озвучивал, немедленно объявляли фашистом. Свобода слова была превыше любых представлений о вкусе и приличиях. Хасан Ахмед разделял эту позицию. Ну а как же еще? Когда он наконец выйдет на сцену, к микрофону, для него не будет никаких табу. Дерзко и жестко. Никаких запретных тем. В этом заключается негласный уговор между комиком и его аудиторией: выкладывать все как есть, всего себя – навыворот. Вот только Хасан, увидев отрезанную голову на кухонном столе, немедленно понял, что делать это предметом шутки нельзя ни при каких обстоятельствах. А если даже и можно, то сам он такого уже не сделает, ведь это неопровержимо доказывает, что его похитители действительно способны отрезать человеку голову.