Сосредоточься. Сохраняй спокойствие. Не позволяй Ларри, Мо и Керли превратить мозги в кашу.
Он прозвал их Ларри, Мо и Керли[9]. Потому что их было трое, а отец всегда называл так покупателей, приходивших в магазин втроем. Приходивших парами он называл Лорел и Харди[10].
Раньше все это казалось жутко отстойным – и сами прозвища, и то, что отец повторял прикол по два-три раза за неделю. «Ларри, Мо и Керли то, Лорел и Харди се… Пап, ну смени уже пластинку». Но сейчас от этих слов было легче. Он даже слышал интонацию, с которой говорил отец. «Ну и ну, угораздило же тебя связаться с этими клоунами». Так получилось, пап. Я не виноват. Просто-напросто оказался в проулке в неподходящий момент.
Ага, шел и витал в облаках, напомнил он себе. Голова была занята обычными проделками: сочиняла очередную хохму, очередной прикол, который заставил забыть про осторожность ровно на столько, сколько потребовалось отморозкам, чтобы завалить его… Кстати, в этом тоже есть какой-то прикол, правда? «Завалить его» не составило бы труда и троим шестиклассникам. Он далеко не экшн-мэн.
На него напали, завалили, раздели до трусов и бросили в подвал; подержали его тут час-два, может, три, а может, и пару недель, пока он не привык к темноте так, что, когда вдруг вспыхнул свет, показалось, будто небо разорвалось в клочья.
Ларри, Мо и Керли. Грубые тычки, громкие зычные голоса.
– Ну ты и засранец…
– Господи, вот ведь вонища-то…
А потом на него натянули новый костюм – оранжевый комбинезон – и снова мешок на голову. На руки – перчатки.
– Что вы со мной…
– Заткнись.
– Я же никто. Я просто…
– Нам насрать, кто ты такой.
Его рывком усадили на стул. Сунули в руки газету. По звукам, которые они производили, и по фразам, которыми обменивались, он догадался, что они готовятся к съемке. А он, оказалось, плакал. Он не знал, что такое бывает со взрослыми, что можно заплакать и не знать, что заплакал.
– Не трясись.
Невыполнимый приказ. Как приказать, чтобы не чесалось.
– Сиди спокойно.
Сиди спокойно…
Он сидел спокойно, под мешком по лицу текли слезы. Все молчали, слышался лишь негромкий гул, который, возможно, издавала работающая камера, да еще странное шуршание, источник которого он определил не сразу. Оказалось, это шуршали газетные страницы – его продолжало трясти. Как-то очень мало шума, подумал он. Ему следует орать, крыть этих ублюдков что есть мочи, чтобы они поняли, что он не боится, что он их в гробу видал. Однако он молчал. Какой-то внутренний голос предостерегал: «Если станешь ругаться, им это может не понравиться. Они могут подумать, что ты дурной человек. И кто знает, что они с тобой тогда сделают?» Этот тонкий голосок предостерегал все время, пока гудела камера и шуршала газета, но наконец один из клоунов сказал «хорош» и гул прекратился. Газету вырвали из рук. Спихнули со стула.